— Всё мы с вами согласуем. Абсолютно всё. — Голос его стал замшевым. — Вот если разрешите, фотографию? На минуточку. Мы ее сейчас переснимем. Чтобы вас из-за этого не беспокоить.

Кузин заискивающе улыбнулся:

— Дадим максимальное увеличение. Сколько вам копий?

Осокин с неожиданной силой отстранил их, подошел к столу, прислонил палку. Двумя пальцами одной руки и двумя пальцами другой Осокин высоко поднял перед собой фотографию и медленно разорвал ее. Сложив обрывки, он понаслаждался общим ошеломлением и снова не спеша разорвал. Бросил клочки в пепельницу. Но, перехватив чей-то неосторожный жадный взгляд, помедлил, с ловкостью схватив спички, он чиркнул и поджег. Маленькое желтое пламя поднялось над пепельницей. Не разрешая приблизиться, Осокин стоял над своим костром, свет пламени лизал его лицо, плясал в старческих глазах,

Первым опомнился Кузин. Он беззаботно махнул рукой, и на лицо его вернулось рассеянно-восторженное выражение.

— Архивы-то надо искать в полуяновском институте, — сказал он. — Там все отчеты…

Переговариваясь, они последовали за Кузиным в глубину комнаты, оставив Осокина одного.

Директор нагнал Осокина на лестнице. Осокин часто останавливался, отдыхал. Директор проводил его до машины. По дороге директор пригрозил Осокину за уничтожение документов, имеющих государственную важность. Осокин молчал. Тогда директор попробовал выяснить — нет ли у Осокина еще каких-либо документов и где могут быть те фотографии Лиденцова и вырезки, куда они могли подеваться. И вообще, не припомнит ли Осокин фамилию президента Академии, того самого, что был на открытии памятника, то есть не был, а будет, если, конечно, будет то, что было…

Осокин, который никак не реагировал на его вопросы, тут чуть покосился на директора, и директор замер лицом. Продолжалось это несколько мгновений, все же достаточно долгих, ибо они навсегда запомнились директору и, может быть, во многом определили его будущее.

К концу лета сняли леса, заборы, новое здание открылось разом прозрачной льдистой глыбой. Посреди фасада извилистым углублением темнел выем. Назначение его было непонятно. Архитекторы пытались доказывать председателю горсовета необходимость чем-то перебить монотонный ритм фасада. Но председатель был недоволен. Тем более что при обсуждении проекта председатель указывал на эту нишу. Были сигналы. Теперь, когда реконструкция площади кончена, ниша мозолила глаза. Для чего, спрашивается, ее делали, о чем думали? Как ее использовать? Архитекторы беспомощно лепетали про сквер. А при чем тут сквер? Председатель отчитал их и, как человек хозяйственный, предложил использовать нишу под кафеавтомат.

Известно, что вид нового здания подействовал на Осокина удручающе.

Пока стояли теплые дни, Осокин приходил в новый сквер. Кафе-автомат разместилось в нише весьма удобно. На площадке расставили столики. Посредине посадили кусты жасмина. Правда, они почему-то никак не принимались. Вялые листья свертывались и падали. Садовник опрыскивал ветки, посыпал землю порошками. Осокин издали следил за ним и усмехался. Усмешка его была маленькая, трудно различимая среди морщин. Он сидел на скамейке, привычно листал газеты, проглядывал фамилии в сообщениях о приемах, визитах, рассматривал фотографии и опять усмехался той же рискованной усмешечкой.

Он очень одряхлел и, сидя, легко засыпал, однако держался по-прежнему настороженно прямо и, задремав, не опускал головы.

Читатели, интересующиеся научной фантастикой, постоянно встречаются с терминами «антиутопия» и «роман-предупреждение». Этими понятиями в последние годы определяют одно из направлений в мировой фантастической литературе. Но тщетно было бы пытаться найти объяснение этих терминов в литературных словарях и энциклопедиях. Как обычно бывает, теоретические обобщения отстают от литературной практики.

Мы возьмем на себя смелость выступить в роли толкователей «антиутопий» и «предупреждения». Как будет видно из дальнейшего, в этих жанрах отчетливо выражается идейная направленность произведений многих писателей-фантастов, тяготеющих в своем творчестве к постановке острых социальных проблем.

Сначала об антиутопии. Ясно, что она противопоставляется утопии, которая еще со времен Томаса Мора и его многочисленных последователей рисовала идеальный облик грядущего мира.

Антитеза утопии возникает в период до крайности обострившихся противоречий как внутри самого капиталистического общества, так и на международной арене, где происходит непрерывное столкновение антагонистических социальных систем. В необычайно сложной исторической ситуации последних десятилетий писателям-фантастам, далеким от марксистской философии, действительно мудрено создавать оптимистические социальные проекции будущего. Оно видится им полным неотвратимых катастроф, вызванных не только слепыми силами природы, но и самим человеком, беспомощным перед демонами разрушения, порожденными его же собственным разумом.

Конечно, такое мировосприятие вытекает из неверия в социальный прогресс, из страха перед машинной цивилизацией, которая якобы ставит под удар духовные ценности, обезличивает людей и превращает их в живых роботов.

Пусть уж Лучше несовершенное, но привычное настоящее, нежели неведомое, чреватое опасностями будущее!

«Будущее несется к нам со страшной скоростью, быстрее звука, приближаясь к скорости света; здравомыслящие люди сознают, что мы ныряем в страшный, отличающийся от нашего мир, по всей видимости, в устрашающее будущее, и пытаются представить себе, каким же оно будет». Так писал еще в 1952 году известный американский фантаст Роберт А. Хайнлайн в предисловии к сборнику «Завтра, к звездам».

Широкое распространение антиутопий на Западе некоторые писатели склонны объяснять неверием в какие-то существенные перемены к лучшему.

«Хотя, может быть, американская экономическая система и не безупречна, — пишет А. Азимов, — тем не менее наши писатели-фантасты серьезно сомневаются в том, что какое-либо новое общество будет лучше. Во всяким случае, существует общее сомнение по поводу того, что какие-либо приемлемые преобразования автоматически приведут к утопии».

Эту точку зрения разделяет и Мак Рейнольдс, называющий себя в фантастике социологом-экспериментатором (в разные годы им опубликованы рассказы о мире будущего, основанном на анархизме, технократии, социализме, коммунизме, синдикализме и т. п.). В реплике по поводу одной из наших статей он пишет:

«Очевидно, что когда писатели-фантасты основываются на данных из области политической экономии, то им легче представить себе антиутопию, нежели совершенное общество будущего. На каждое произведение типа „Взгляд назад“ Беллами приходится несколько произведений типа „1984 год“ Оруэлла. Одна из причин этого, возможно, заключается в следующем: большинство наших писателей убеждено в том, что современные социальные учреждения настолько совершенны, что всякое изменение их может быть только в худшую сторону» («Fantasy and Science Fiction», 1965, № 10).

Нечего и говорить, что такая трактовка происхождения антиутопий по меньшей мере субъективна и противоречит историческим фактам.

Победоносное наступление коммунистической идеологии, овладевающей умами широких масс, утверждение и успехи социалистического строя неотвратимо порождают соответствующую реакцию со стороны идеологов старого мира. Антиутопия и есть одна из форм этой реакции против социалистических идей и социализма как общественной системы. Злобные, пасквилянтские фантастические романы, направленные своим острием против марксизма и первого в мире социалистического государства, получают все большее распространение по мере углубления кризиса и загнивания мирового капитализма.