Доран теперь понимал Коркорана. Нам особенно больно, когда нас обвиняют в том, в чем мы не виноваты даже помыслом, когда обливается грязью то, что для нас подлинно свято. Неожиданно в бок Дорану уткнулось нечто твердое.

В руке мистера Коркорана чернел пистолет.

— Шутки шутками, Доран, кактусы — кактусами, а подержите эту штуку у себя до моего отъезда. Ведь я убил их обоих сегодня…

— Что?

Мистер Коркоран поморщился.

— Я пристрелил их обоих со сладострастным наслаждением, Доран, на женщине такого не испытаешь, клянусь. Когда проснулся — едва не заплакал. Но ведь сны могут и исполняться…

— Могу я спросить? — тихо проговорил Доран, глядя на Лысый Уступ.

— Я скрываю только чужие тайны, Доран, свои иметь обременительно и неумно.

— Мистер Кемпбелл и мистер Морган — понимают, что эти обвинения ложны? Они повторяют то, что выдумано в обществе, или…

Дремотные глаза мистера Коркорана вновь, как над телом мистера Нортона, заискрились, точно болотные огни, черты исказила гримаса, словно он раздавил жабу.

— Я же сказал вам, поношение сокрушило сердце моё! Они ничего не повторяют. Они сами сочинили эту клевету и распространяют её. Это дымовая завеса, скрывающая их подлость. Есть десятки людей в Лондоне, знающих Чедвика годы — узнай они о подобном… Тот же Бервик или Тилни, не задумываясь, вышибли бы мозги негодяям! Это я, монашествующий Гамлет, урод, колеблюсь. Я дал слово Чедвику — не позорить его родню… Я обещал. Однако…

— Решили нарушить слово?

Мистер Коркоран усмехнулся.

— Я говорил вам, Чедвик восхищался моей… естественностью. И я был верен слову, пока это было естественно. Но когда тебя обвиняют в противоестественной мерзости, естественно, можно несколько утратить естественность. Я намерен защитить Чедвика от мерзких обвинений и поношения. Пред смертью он обмолвился, что, хоть и не познал женщину, благодарен судьбе, что дала ему сына. Но я буду плохим сыном, если позволю обвинять отца в содомии. Данное ему слово в новых обстоятельствах я считаю утратившим силу. Пистолет только помешает, поверьте. Я намерен огласить все обстоятельства. А для некоторых это — почище кактуса в заднице будет, поверьте. Италия… — зло пробормотал он, — Италия подождёт. И это не месть, нет, — Коркоран кивнул головой, словно убеждая самого себя. — Мстят лакеи. Это всего-навсего — плата по векселям… — Он снова кивнул сам себе, словно уговаривая, — джентльмены платят по счетам, а с такими неоплаченными векселями я уйти просто не могу…

Глаза мистера Коркорана лучились. Мистер Доран понял, что отговорить его не удастся. Да он и не хотел, почему-то и не вспомнив на этот раз о всепрощении.

Мисс Хеммонд чувствовала, что сходит с ума. Едва она увидела Кристиана, душа её взлетела к Небу, и с этого времени она жила только этим человеком, думала только о нём. В его присутствии у неё вырастали крылья, углублялось дыхание, душа пела, без него она начинала задыхаться и словно умирала. Ощущения эти были для неё новы и остры, и даже мимолетной улыбки мистера Коркорана хватало порой для счастья целого дня. Но счастье это быстро кончалось, и того, что радовало ещё вчера, сегодня уже не хватало. Мистер же Кристиан, кроме обычной улыбки, ничем её не дарил и не делал ничего, чтобы сделать её счастливой. Она металась между страхом утраты и ревностью, между отчаянием и разочарованием.

Победительная красота Кристиана подавляла её.

Она пыталась заманить любимого в сети: соблазняла, кокетничала, искушала, пыталась вызвать ревность, следила за ним, подстраивала встречи, привораживала — все было бесполезно. Не могла она только того, что осмелилась посоветовать ей сестра — позабыть эту любовь, выкинуть всё из головы и успокоиться.

За это время их отношения с кузиной претерпели ряд метаморфоз — от пренебрежительного презрения к Бэрил до молчаливого признания некоторых её достоинств. Софи окончательно уверилась, что сестра не является её соперницей: Бэрил была любезна с мистером Коркораном, с удовольствием проводила время в его обществе, но ничуть не потеряла головы и не сходила по нему с ума. При этом оказалась особой понимающей и душевной, чего, признаться, Софи вовсе и не ожидала, могла дать добрый совет и её суждения иногда заставляли Софи задумываться. Но поведение мисс Хеммонд по отношению к мистеру Коркорану мисс Бэрил считала недопустимым и не скрывала это мнение от сестры.

— Дорогая, ты просто больна. Опомнись, умоляю…

Софи в негодовании отворачивалась. Это была та тема, где никакие советы не действовали. Что этот синий чулок может понимать в любви? Доран часто был свидетелем их разговоров — сёстры не брали его в расчёт, когда находились рядом.

— Вспомни Джульетту… Я страдаю, как и она, и горжусь этим! Я знаю, что такое настоящая любовь!

— Никакой Джульетты не существовало, дорогая, мы же не книжные герои. Ты впечатлительна, романтична и разочарована в кажущейся тебе пошлой действительности — и потому романы выглядят для тебя жизнью. Все, что написано в них, бесспорно, красиво и возвышенно, но это — не любовь, но болезнь. Такая любовь ведет к трагедии и саморазрушению. Джульетта — не пример для подражания. Она плохо кончила. Книги создают идеалы, но идеалов в жизни нет.

— Как ты можешь так говорить? Нет идеала? Он — мой идол и идеал. Я не могу жить без него, только он один может сделать меня счастливой!

— Никто и ничто в этом мире не может сделать нас счастливыми или несчастными. Только мы сами можем стать источником своих мук. Мы сами наполняем свою жизнь страданиями или радостью. Ты должна образумиться и забыть мистера Коркорана. Нужно заниматься собой, нужно лечить свою душу, выстраивать, создавать себя.

Софи плакала, потом плач переходил в рыдания, и она убегала в спальню. Оставаясь одна, мисс Бэрил горестно вздыхала.

Между тем мистер Доран в который раз ловил себя на желании привлечь внимание этой девушки с её глубокими и разумными суждениями, поймать на себе её взгляд, поговорить. Её удивительный талант, столь пленивший в нём музыканта, её воспитанность и скромность, мягкая застенчивость — все нравилось. После разговора с сестрой, и на этот раз закончившегося горестными слезами мисс Софи, мистер Доран пригласил её в парк. Сам он тоже был обеспокоен безумным чувством мисс Хеммонд. Случай с мистером Нортоном заставил его всерьёз опасаться за неё. Зная настроения мистера Коркорана, Доран видел, что та нелюбима, и понимал, что мисс Стэнтон обеспокоена не меньше.

— Мисс Хеммонд не казалась мне, мисс Стэнтон, созданной для столь глубоких страстей… Далеко ли до беды? Она подлинно любит до безумия…

— Боюсь, вы не правы, мистер Доран. — мисс Бэрил тихо опустилась на скамью и покачала головой, — она так жаждет быть любимой, что у неё не остается сил любить. Но не это пугает. В Софи словно таится бездонная яма, которую невозможно наполнить. Ей на самом деле не хватает не любимого, а себя, при всей драматичности её любовные страсти удивительно пусты. — Мистер Доран внимательно слушал негромкую речь мисс Бэрил, ловя себя на том, что любуется её высоким чистым лбом и ясными глазами. Она же вздохнула, — Сама я не могу ей этого сказать, но, к несчастью, понимаю мистера Коркорана. Понимаю в его отношении к Софи, я хочу сказать. Мистер Коркоран слишком красив сам, чтобы ценить чужую красоту. А у неё больше ничего нет. Для такого человека, как мистер Коркоран, — а он не просто полон, а переполнен в избыточной цельности, — любовь к женщине… Это… — она опустила глаза, потом подняла их на Дорана. — Не знаю, как и назвать… Даже не часть жизни… скорее, эпизод, книжная глава, а то и абзац.

Мистер Доран понял, что она интуитивно угадала в мистере Коркоране больше того, что смог понять он сам.

— Но, может быть, его избыточность могла бы восполнить её ущербность?

Она не улыбнулась, но печально покачала головой.