Итак, 14 марта Чехо-Словакия фактически прекратила существование. Э. Гаха, чтобы окончательно прояснить ситуацию, запросил аудиенции у Гитлера и получил приглашение посетить Берлин, куда он прибыл поздно вечером того же дня. Здесь в ночь с 14 на 15 марта состоялись его встречи с Гитлером, Риббентропом, Гейдрихом. В это время части вермахта уже перешли границу и начали оккупацию чешской территории. И в документах, и в литературе переговоры в Берлине описаны достаточно подробно[443]. Скажем лишь, что Гитлер путем блефа, шантажа и угроз вынудил Гаху подписать документ, согласно которому чешское правительство «преисполненное доверия» вручало «судьбу Богемии и Моравии в руки фюрера». Позвонив по телефону в Прагу, Гаха распорядился, чтобы «разоружение армии и оккупация территории произошли как можно более гладко, и чтобы таким образом дело нигде не дошло до кровопролития». Беран ответил: «члены правительства полностью доверяют господину президенту»[444].

В 9 часов утра 15 марта первые моторизованные подразделения немецких войск, не встретив сопротивления чешских гарнизонов, вступили в Прагу. Согласно сообщению советника посольства СССР в Германии ГА. Астахова М. М. Литвинову от 19 марта, этой легкости захвата Чехии и полной капитуляции чешской армии не понимал даже Кейтель: «Мы входили в город и видели всех солдат запертыми в казармы и разоруженными. Начальники стояли у входа, передавали нам ключи, козыряли, говоря «zum Befehl». Для нас, военных, это зрелище было непостижимо»[445]. Во второй половине дня Гитлер под охраной танков и бронемашин въехал в замок на Градчанах, резиденцию древних чешских королей, и приказал немедленно вывесить флаг со свастикой. Чехо-Словакия, по его заявлению, перестала существовать. 16 марта декретом фюрера Богемия и Моравия в качестве пользовавшегося определенной автономией протектората были включены в состав рейха.

Мир был потрясен наглостью и очередным вероломством гитлеровской Германии, не в первый раз показавшей, что международные соглашения для нее являются не более, чем пустой бумажкой. Мировая общественность получила новые убедительные доказательства того, что попустительство агрессору ведет не к миру в Европе, а к расширению масштабов новой войны. Реакция СССР, Англии, Франции и США на уничтожение Чехо-Словакии, по сути, была однозначно негативной, осуждающей агрессию Германии, но по форме — разной. Москва, можно сказать официально, сразу же и решительно осудила расчленение Ч-СР, что нашло отражение в советской ноте от 18 марта. В ней выражался резкий протест против действий рейха и подчеркивалось, что «действия германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы еще ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов»[446].

Официальные лондонские круги сначала попытались закрыть глаза на акт насилия в отношении Ч-СР. «В эти мартовские дни, — вспоминал Черчилль, — в Англии распространилась волна какого-то порочного оптимизма. Несмотря на то, что в Чехословакии нарастало напряжение под немецким нажимом извне и изнутри, те английские газеты и министры, чьи имена были связаны с Мюнхенским соглашением, не теряли веры в политику, в которую они вовлекли страну». Выступая в палате общин 15 марта, Чемберлен, выражая сожаление в связи с отделением Словакии от Ч-С, тем не менее заявил: «Однако мы не допустим, чтобы это заставило нас свернуть с нашего пути. Будем помнить, что чаяния народов всего мира по-прежнему сосредоточены в надежде на мир»[447]. Через два дня его настроение под влиянием английского общественного мнения резко изменилось. В официальных нотах Англии и Франции уже говорилось о незаконности действий Германии против Чехо-Словакии, но, что примечательно, осуждался, по сути, не сам акт агрессии против суверенного государства, а нарушение Гитлером обещаний, данных в Мюнхене. Немцы отнеслись к протестам англичан и французов с высокомерным презрением, а статс-секретарь германского МИД Э. Вайцзеккер вообще отказался принять от Кулондра официальную ноту протеста Франции от 18 марта, заявив, что французское правительство вообще не может вмешиваться в дела, которые уже «должным образом улажены между Берлином и Прагой»[448]. США, отозвавшие своего посла из Берлина, заявили о непризнании ими акта насилия, совершенного Германией. Польша ограничилась позицией стороннего наблюдателя[449].

Опасность остаться наедине, лицом к лицу, с гитлеровской Германией усилила в Англии и Франции тенденцию к оживлению системы коллективной безопасности, положила начало «политики гарантий» западных держав. 31 марта была предоставлена английская гарантия Польше, позднее превращенная в соглашение о взаимной помощи, затем гарантии получили Греции и Румынии[450]. Однако это вовсе не означало окончательного отказа руководителей Англии и Франции от политики «умиротворения», рецидивы которой стали учащаться по мере удаления от событий 14–15 марта 1939 г.

Чтобы понять побудительные мотивы и логику действий руководства СССР при заключении договоренностей с Германией в августе 1939 г., имеет смысл бросить хотя бы краткий ретроспективный взгляд на предыдущие два десятилетия взаимоотношений Советской России с Германией и те международные обстоятельства, которые, в главном, определяли европейскую политику того периода. Все эти годы приоритетом для Германии оставался пересмотр послевоенного порядка вещей в Европе. Для оказавшейся во враждебном окружении России задачей номер один также являлось изменение такой ситуации и обеспечение внешней экономической помощи в восстановлении и развитии. Конечно, Германия не раз доказывала свою ненадежность и опасность для России. Конечно, трудно было найти в мире другого столь хищного и вероломного партнера. Но разве Германия не проиграла войну? Разве не пришлось ей пережить подписание унизительного Версальского мира? Разве не находилась она, подобно Советской России, после окончания войны в глубокой международной изоляции? Сама жизнь диктовала России и Германии необходимость объединиться, чтобы вырваться из-под ига ненавистной Антанты.

Предпринятая немцами на Генуэзской конференции в 1922 г. попытка вернуться в «приличное европейское общество», решить свои экономические проблемы за счет формирования некоего европейского консорциума «для восстановления России» при ведущей роли Германии, а потом, спустив Версаль на тормозах, создать единый антироссийский фронт и со временем покончить с «большевистской чумой», не удалась. Изолированная по инициативе англичан Германия вынуждена была пойти на подписание договора о сотрудничестве с Россией, который по месту своего подписания известен как Договор Рапалло. Он на долгие годы стал на Западе нарицательным понятием, пугалом, повергающим в дрожь и смятение англо-саксонскую и французскую дипломатию, поводом для обвинения Германии в склонности к «сговору с Россией против Запада» и «измене в отношении моральных ценностей западной цивилизации».

Договор Рапалло успешно функционировал десяток лет и сошел на нет только после прихода к власти в Германии фашистов. Он серьезно изменил всю расстановку сил и ситуацию в Европе, во многом облегчил течение экономического кризиса в Германии в конце двадцатых годов, немало помог Советскому Союзу в решении вопроса индустриализации. Этот договор был типичным «браком по расчету», из которого каждая из сторон извлекла свои выгоды, не испытывая особой любви друг к другу. Тем не менее, по своей сути в период с 1922 по 1933 год отношения Советского Союза и Германии можно назвать стратегическим партнерством. Мы с помощью Германии хотели сорвать и сорвали план Антанты создать единый фронт капиталистических держав против России. С немецкой помощью Россия строила социализм в отдельно взятой стране, быстро индустриализировалась и все меньше говорила о мировой революции, обращая свои взоры на Китай, Индию и другие колониальные и полуколониальные страны и видя в них большой резерв для своей будущей политики. Германия же вернулась к привычной для нее политике лавирования между Россией и Англией и расширения таким путем своих позиций в Европе. С помощью Москвы Берлин готовился к тому, чтобы окончательно стряхнуть оковы Версаля, возродить свою военную мощь и возвратить себе статус столицы великой державы.