Несмотря на прохладный и высокомерный тон советского заявления, лед продолжал таять. Молотов был доволен предложением немцев прислать не мелкого чиновника, как англичане, а министра.

Сам министр тут же послал Шуленбурга к Молотову снова, на этот раз — с проектом пакта, простым до примитивности: «Германское государство и СССР обязуются ни при каких обстоятельствах не прибегать к войне и воздерживаться от всякого насилия в отношении друг друга». Второй пункт предусматривал немедленное вступление в действие пакта и его долгую жизнь — 25 лет. СССР и Германия не должны были воевать до 1964 г. В специальном протоколе (о секретности речь не шла) Риббентроп предлагал провести «согласование сфер интересов на Балтике, проблемы прибалтийских государств» и т. д.[124]. Так впервые из уст Риббентропа прозвучала тема «разграничения сфер интересов» (формула, заимствованная у Г. Вильсона). Но пока совершенно неконкретно.

Явившись к Молотову, Шуленбург получил очередной ответ: если экономические соглашения будут подписаны сегодня, то Риббентроп может приехать через неделю — 26 или 27 августа. Это было поздновато для немцев — как раз на эти дни они планировали напасть на Польшу. К тому же Молотова удивил по-дилетантски составленный проект пакта. Советские государственные деятели, которые уже далеко ушли от революционной юности, привыкли работать более солидно. Они предложили немцам взять за основу один из уже заключенных пактов и составить проект как положено, с несколькими статьями, принятыми дипломатическим оборотами. На предложение Шуленбурга передвинуть сроки визита Риббентропа «Молотов возразил, что пока даже первая ступень — завершение экономических переговоров — не пройдена»[125]. Было часа три дня 19 августа 1939 г.

Прошло полчаса, и Шуленбурга вызвали к Молотову опять. Явно что-то произошло. Оказывается, после встречи с послом Молотов имел возможность сделать доклад «советскому правительству». Вероятно, речь идет не только о Сталине, но о Политбюро, с членами которого Сталин обсуждал новую ситуацию: западные партнеры продолжают играть в умиротворение и водить СССР за нос, а нацисты предлагают прочный мир и почти союз. Далее тянуть невозможно, вот-вот нацистская Германия нападет на «фашистскую» Польшу.

Официальная советская историография не афишировала это заседание. Последовавшее сообщение французского агентства «Гавас» о речи на нем Сталина было категорически опровергнуто им (В 1994 г. был опубликован текст «выступления Сталина» на этом заседании Политбюро[126], но сенсации опять не получилось. И текст выступления, где 19 августа Сталин якобы уже сообщает о подробном разделе сфер влияния с Германией, и французский язык документа, и архив, в котором текст был найден (трофейные фонды Особого архива) говорят о том, что в лучшем случае перед нами — апокриф, составленный агентством «Гавас» или его информатором уже после заключения пакта о ненападении СССР и Германии). О том, что Сталин принял решение не сам, а посовещавшись с соратниками, он позднее рассказал Черчиллю[127].

По мнению И. Фляйшхауэр, причина того, что Сталин решил дать согласие на подписание пакта именно 19 августа, лежит, помимо все большей настойчивости немцев, «в осведомленности Сталина о безуспешных англо-французских усилиях относительно права прохода советских войск через польскую территорию и, с другой стороны, в осложнении положения СССР на Дальнем Востоке»[128]. Попытка увязать принятие решения Сталиным с началом советского наступления на Халхин-Голе не выглядит убедительно. Советское наступление планировалось как блицкриг, и Сталин мог потянуть еще несколько дней, чтобы выяснить, как оно развивается. Так что все дело в поляках и в склонности Сталина обсуждать наиболее важные решения с соратниками по Политбюро, встреча которых была назначена на 19 августа. Такие обсуждения были полезны и как «мозговой штурм», и как возложение ответственности за рискованное решение на всех. Обсудив ситуацию на Политбюро, вождь принял окончательное решение — внешняя политика СССР меняет направление. Не прекращая переговоров с англо-французскими империалистами, посмотрим, что предложат немецкие. И если предложат больше — возьмем.

На второй встрече с Молотовым 19 августа Шуленбург получил проект пакта о ненападении, составленный по всем правилам дипломатической науки. Одного только там не было — обычного для «литвиновских» пактов указания, что документ теряет силу в случае агрессии одной из сторон против третьего государства[129]. Сталин и Молотов прекрасно понимали, зачем Гитлеру пакт.

Тем же вечером советские дипломаты получили команду не тормозить экономические переговоры. В ночь на 20 августа торгово-кредитное соглашение было подписано. СССР получал 200 миллионов марок, на которые мог покупать германское оборудование, а долги гасить поставками сырья и продовольствия.

20 августа Гитлер, рискуя своим престижем, направил Сталину личное послание, чтобы подтолкнуть нового партнера принять Риббентропа 22 или 23 августа. В своем письме Гитлер принимал советский проект пакта и предупреждал коллегу о близящемся столкновении Германии и Польши — времени оставалось мало.

Если бы Сталин отверг сближение, в запасе у Гитлера был другой вариант внешнеполитической стратегии.

«21 августа Лондону было предложено принять 23 августа для переговоров Геринга, а Москве — Риббентропа для подписания пакта о ненападении. И СССР, и Англия ответили согласием!» — пишет М. И. Мельтюхов[130]. Гитлер выбрал СССР, отменив полет Геринга 22 августа (в Лондоне об этой неприятности стало известно лишь после подписания советско-германского пакта). «Выбор Гитлера можно объяснить рядом факторов. Во-первых, германское командование было уверено, что вермахт в состоянии разгромить Польшу, даже если ее поддержит Англия и Франция. Тогда как выступление СССР на стороне антигерманской коалиции означало катастрофу. Во вторых, соглашение с Москвой должно было локализовать германо-польскую войну, удержать Англию и Францию от вмешательства и дать Германии возможность противостоять вероятной экономической блокаде западных держав. В третьих, не последнюю роль играл и субъективный момент: Англия слишком часто шла на уступки Германии, и в Берлине, видимо, в определенной степени привыкли к этому. СССР же, напротив, был слишком неуступчивым, и выраженную Москвой готовность к соглашению следовало использовать без промедления. Кроме того, это окончательно похоронило бы и так не слишком успешные англо-франко-советские военные переговоры»[131].

Получив письмо Гитлера, Сталин отдал команду Ворошилову, и тот 21 августа зачитал западным военным миссиям заявление, в котором говорилось, что переговоры могут быть возобновлены, как только будет решен вопрос о пропуске войск.

21 августа Сталин поблагодарил Гитлера за письмо, выразил надежду, что пакт станет «поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами» и согласился на прибытие Риббентропа 23 августа. Этому дню суждено было стать историческим.

Когда Гитлер узнал, что Риббентроп может ехать в Москву 23 августа, он воскликнул: «Это стопроцентная победа! И хотя я никогда этого не делаю, теперь я выпью бутылку шампанского!»[132].

Гитлер говорил 22 августа, что теперь боится только одного, что «в последний момент какая-нибудь сволочь предложит план посредничества»[133]. Имелся в виду Чемберлен.