До сих пор многие исследователи ломают голову над тем, почему Нольте постоянно ссылается на какое-то мифическое «китайское ЧК». Некоторые историки даже проводили специальные исследования и пытались выяснить, сколько же этнических китайцев работало в Чрезвычайной комиссии. Однако, эта загадка не является такой уж неразрешимой, если вспомнить, к примеру, что Томас Манн умышленно называл евреев «киргизами», чтобы не прослыть антисемитом.
Анализируя причины и последствия договора о ненападении между Германией и Советским Союзом Нольте отмечает, что Гитлер, по его мнению, был больше «реалполитиком», нежели антикоммунистом. Действительно, завоевание «жизненного пространства» в России стало для фюрера германской нации в какой-то момент более важной задачей, чем физическое истребление евреев. Не случайно 22 августа 1939 г., то есть за день до подписания пакта о ненападении, Гитлер пригласил к себе в альпийскую резиденцию руководство вооруженных сил. Глядя на гору Унтерсберг, где по легенде ждал своего часа и великой битвы призрак Фридриха I Барбаросса, фюрер призвал своих офицеров «закрыть сердца для сострадания» и подготовиться к «жесточайшим действиям».
Готовя нападение на Польшу, Гитлер все время не терял из виду предстоящую войну с Советской Россией. Как справедливо замечает наиболее авторитетный немецкий историк Себастьян Хаффнер, Гитлер после окончания Первой мировой войны пришел к выводу, что Россия показала себя слабой в военном отношении и была побеждена. То есть она, как полагал фюрер немецкой нации, может быть побеждена также и в будущем. Именно поэтому Гитлер и говорит в «Майн кампф» об «указующем персте» в сторону России — этого «колосса на глиняных ногах», готового «рассыпаться в прах». «Конец еврейского владычества в России, — поучал Гитлер, — будет также концом России как государства». Таковы были последствия в том числе политического и дипломатического поражения Советской России, зафиксированные в статьях Брест-Литовского договора.
Нольте, как и многие другие немецкие историки ревизионистского направления, считает, что Советский Союз «открыл путь Германии к началу войны против Польши». «Это был, — продолжает Нольте, — пакт войны». Распространенность подобной точки зрения на Западе не делает, однако, этот тезис более убедительным. Но германский историк на этом не останавливается. «Это был пакт раздела, — продолжает он. — Это был пакт уничтожения». Нольте характеризует этот договор — пакт войны, пакт раздела и пакт уничтожения — как не имеющий параллелей в истории XIX и XX веков.
Здесь уместно было бы вспомнить, что Советский Союз не был приглашен в Мюнхен, где Великобритания и Франция заключили одностороннюю сделку с Гитлером. Черчилль справедливо заметил, что тогда все сделали вид, что Советский Союз вообще не существует, и за это пришлось тому же Западу заплатить дорогую цену. Нольте умышленно замалчивает тот факт, что 17 апреля 1939 г. Советский Союз еще раз выступил с предложением в адрес Великобритании и Франции о создании большой антигитлеровской коалиции. Даже консервативные британские военные круги поддержали эту идею.
Конечно, и Германия, и Советский Союз считали Версальский договор несправедливым, но это вовсе не означает, что эти две страны были друг на друга похожи. Гитлер, кстати, был далек от этого мнения, хотя и отмечал, что с приходом к власти Сталина Советская Россия становится «менее интернациональной» более «национальной», то есть больше думает об укреплении собственного государства, чем о мировой революции.
Советский Союз, конечно же, не планировал никакой войны на уничтожение, тогда как для Гитлера это было главной целью его жизни. При этом нельзя не заметить, что формулировка: «…в случае территориально-политического переустройства», содержащаяся в секретном протоколе, не предполагает, что именно Советский Союз начнет эти военные действия. Скорее советское руководство так интерпретировало это положение — если дело дойдет до военного конфликта в Европе, то в таком случае Москва будет претендовать на присоединение тех территорий, которые были отторгнуты у России в результате Первой мировой войны и будет вынуждена сделать это в интересах обеспечения своей собственной безопасности. Кстати говоря, Прибалтийскими государствами в это время были заключены с Советским Союзом военные соглашения.
Известно, что Гитлер сразу после нападения на Советский Союз признался итальянскому дуче, что сотрудничество с Россией очень удручало его, а после разрыва договора о ненападении он испытал огромную радость и «испустил вздох облегчения». «Я счастлив, что теперь эти душевные страдания закончились»[456]. Гитлер был в восторге от того, как англичане и французы, пытаясь натравить Германию на Россию, откровенно саботировали заключение договора о европейской безопасности, и это обстоятельство фюрер немецкого народа успешно использовал в своих интересах.
Великобритания и Соединенные Штаты по праву считали себя в этой ситуации третьей радующейся стороной. В Лондоне были хорошо информированы о ведущихся с начала 1939 г. переговорах между Германией и Советским Союзом. Германский атташе в Москве Ганс Херварт фон Биттенфельд (Bittenfeld) своевременно проинформировал об этом как англичан, так и французов. Самую подробную информацию о переговорах в Кремле он сразу же передал сотруднику MI6 Фитцрою Макклину (MacClean). Сам бывший атташе долго не признавался в совершении этого, с точки зрения многих своих коллег, «предательства». Только когда американский дипломат и бывший посол в Москве Чарльз Болен (Bohlen) издал в 1980 г. свои мемуары, в которых он упомянул о том, что молодой немец «Джонни» регулярно сообщал ему о переговорах между Германией и Советской Россией, об этом стало известно. По словам Херварта, американцы серьезно восприняли его предупреждения, и он надеялся на то, что они смогут повлиять на англичан и убедить их в большой опасности и пагубности проводимой по отношению к гитлеровской Германии политики «умиротворения». В министерстве иностранных дел Германии быстро вычислили, кем же был на самом деле этот «Джонни». Сделать это было не трудно, так как многие коллеги его так и называли. Однако, вопреки традиции этого ведомства, Херварта не заклеймили как предателя. В определенной мере это объяснялось тем, что он был достаточно тесно связан с графом фон дер Штауфенбергом — организатором покушения на Гитлера, совершенного 20 июля 1944 г. Кроме того, американцы очень активно позаботились о том, чтобы у их доверенного лица не возникли дополнительные проблемы.
Польский синдром и «польская истерика»
Говоря о пакте о ненападении между Германией и Советским Союзом, следует иметь в виду, что Польша еще в самом начале 1934 г., то есть почти сразу после прихода нацистов к власти, заключила договор о ненападении с Германией. Но почему-то никто его не называет «пактом Гитлера-Пилсудского», хотя оснований для этого более чем достаточно. Помимо этого, Польша также подписала отдельное соглашение с министерством пропаганды Геббельса об отказе от враждебных по содержанию публикаций в печати, а также программ на радио и кинофильмов. Вообще можно говорить о том, что у Польши с гитлеровской Германией с 1934 по 1938 г. существовали очень тесные «партнерские отношения».
Было бы сильным преувеличением считать довоенную Польшу Пилсудского и «полковников-кавалеристов», пришедших ему на смену, демократическим государством. Но не это главное. Польша, как и Германия, ощущала себя в то время «государством без пространства», то есть ее внешняя политика была ориентирована на расширение своей территории в первую очередь на востоке, то есть за счет Советской России. Польша, получив по Версальскому договору территории императорской Германии и Российской империи, стала очень серьезно ставить вопрос о предоставлении ей именно на этом основании бывших колониальных владений Германии. Кроме того, поляки хотели полностью избавиться от своих сограждан еврейской национальности и переселить их, к примеру, на Мадагаскар, предварительно их в буквальном смысле ограбив. Как это ни странно, все эти предложения находили поддержку у покровителей Польши на международной арене. Сейчас трудно поверить в то, что колониальные державы, в первую очередь Англия, признавали — по крайней мере на словах — «обоснованность» польских требований и их колониальные претензии. Но это, конечно же, совсем не означало, что они были готовы выполнить все требования Польши.
