Сообщая в беседе с Александровским 17 февраля 1939 г. о ситуации в пражских правящих кругах, Фирлингер отмечал наличие в них разногласий, в частности, между Бераном и Хвалковским, по вопросу о сотрудничестве с Германией, указывал, что «начинается всеобщий отпор гитлеровским притязаниям». Это, конечно, было преувеличением, хотя и свидетельствовало о тенденции усиления недовольства Праги политикой Берлина. Фирлингер считал позицию Хвалковского ошибочной, поскольку последний «принимает нынешнее положение в Европе за твердо данное на ближайшие 50 лет, тогда как для остальных (включая Берана) является несомненной временность, переходность нынешнего состояния и неизбежность решительного столкновения демократии с гитлеровским фашизмом в ближайшие сроки». Вместе с тем посланник пессимистически признавал, что у Чехо-Словакии пока «нет средств и сил к активному сопротивлению домогательствам Германии, и с этим нужно считаться»[423].
Если среди части правительственных кругов в Праге обнаружились признаки пассивного недовольства политикой Берлина, то в Братиславе и Хусте, наоборот, набирало силу стремление к активному взаимодействию с ним. Всячески раздувались, в том числе и при поддержке извне, античешские настроения; каждая попытка пражского правительства вмешаться в дела Словакии или Карпатской Украины расценивалась их руководителями как намерение сохранить и упрочить власть центра. В Братиславу зачастили эмиссары из Берлина и Вены, стремившиеся вступить в прямые контакты с представителями радикального крыла единственной правящей здесь Глинковской[424] словацкой народной партии (ГСНП), поддерживавшими идею создания самостоятельной Словакии. А те, в свою очередь, осознав, что ни Будапешт, ни Варшава ничего не смогут предпринять без согласия Берлина, все чаще наведывались в столицу рейха. Так, например, один из словацких лидеров, бывший мадьярон, а затем ярый германофил В. Тука во время встречи с Гитлером 12 февраля 1939 г. заявил: «Мой фюрер, я вручаю судьбу моего народа в ваши руки! Мой народ ожидает от вас полного освобождения». Однако Гитлер пока не ответил ему решительным «да», считая, что акция еще недостаточно подготовлена[425]. Следовало, по его мнению, дождаться подходящего момента, форсируя развитие внутриполитического кризиса в Чехо-Словакии. Берлину было нужно, чтобы ее ликвидация внешне выглядела, как естественный результат ее внутреннего распада. По указанию наместника Гитлера в Австрии А. Зайсс-Инкварта из Вены шло постоянное радиовещание на Словакию на словацком языке, проводились престижные общественные мероприятия, на которые приглашались «перспективные» с точки зрения Берлина словацкие политики. В общем, велась обработка нужных рейху лиц и общественного мнения с целью изоляции Словакии и ее отторжения от чешских земель.
«В феврале 1939 г., — вспоминал Кейтель, — мелодия «чешского вальса» закружила пол-Европы в стремительном танце. Газеты пестрели сообщениями об участившихся пограничных инцидентах, очередных притеснениях германского меньшинства в Богемии и Моравии. Берлин отправлял одну за другой ноты протеста в Прагу, из Чехословакии были отозваны немецкий посол Фридрих Айзенлор и военный атташе Генерального штаба Рудольф Туссен. Фюрер неоднократно заявлял, что уже сыт по горло и впредь не намерен терпеть творящиеся в Чехословакии безобразия. Я даже не сомневался в том, что вскоре предстоит так называемое «урегулирование проблемы остаточной Чехии»»[426]. Однако, несмотря на настойчивость Кейтеля, Гитлер «давал уклончивые ответы и не называл конкретные сроки проведения операции». Между тем главкому сухопутных войск В. Браухичу был отдан приказ о проведении «акции умиротворения» в связи с нетерпимым положением германских меньшинств. 12 марта Гитлер подписал предварительный приказ по сухопутной армии и люфтваффе о приведении войск в полную боеготовность и предполагаемом вступлении на территорию Чехии 15 марта в 06.00 часов. Однако вплоть до дня «X» войскам запрещалось приближаться к государственной границе рейха ближе чем на 10 км[427].
Германские войска уже направлялись к границам Чехо-Словакии, а английский посол в Берлине Н. Гендерсон считал и намеревался (но не успел) сообщить об этом в Лондон, что полное политическое и экономическое подчинение этой страны Германии произойдет в ближайшие один-два года. «Последнее, может быть нам и не по вкусу, но с географической точки зрения это неизбежно», — полагал он и рекомендовал, поскольку Германия уже обладает экономическим и политическим превосходством в Центральной и Восточной Европе, «в какой-то степени признать этот факт… если мы желаем установить с ней взаимопонимание»[428]. Возможно, такое неведение посла относительно ближайших планов Германии было связано с завесой секретности, которой они были окружены, но может быть, являлось и отражением позиции лондонского руководства, страшившегося военного столкновения с Германией и выдававшего желаемое за действительное, т. е. политикой страуса, прячущего голову в песок в надежде спрятаться от опасности.
Майский, постоянно предупреждавший Москву с начала 1939 г. о готовности Чемберлена к Мюнхену № 2, сообщал 2 марта в НКИД о беседе с Чемберленом на приеме в советском посольстве: «Отвечая на мои вопросы о ближайших международных перспективах, Чемберлен стал развивать известные Вам «оптимистические тезисы» о том, что общая ситуация улучшается, что ни германский, ни итальянский народы войны не хотят, что Гитлер и Муссолини заверяли его в желании мирно развивать свои ресурсы и в том, что они очень боятся больших конфликтов. Я согласился с этим последним замечанием, но прибавил, что сейчас, как и раньше, они рассчитывают на блеф и бескровные победы. На это Чемберлен ответил, что «время для таких побед прошло»»[429]. Так что телеграмма Гендерсона полностью укладывалась в эти «оптимистические тезисы» лондонских руководителей.
К 13 марта Гитлер вполне был готов к тому, чтобы разрубить ненавистный для него «чехо-словацкий узел». Об этом, в частности, тогда говорил высокопоставленный чиновник МИД Германии П. Клейст в беседе с немецким журналистом. Намерение «ликвидировать оставшуюся часть Чехословакии», по его мнению, имело две причины: во-первых, «принятое в Мюнхене решение чехословацкого вопроса рассматривалось с самого начала с точки зрения политики рейха как неудовлетворительное», во-вторых, необходимо было «создать в самом срочном порядке такое положение в Восточной и Центральной Европе, которое окончательно исключало бы все источники опасности для Германии в перспективе предстоящей схватки на Западе». Акция против Чехословакии, по словам Клейста, предусматривала «присоединение Чехии к Германии, создание Словакии под исключительным влиянием Германии»[430]. Для начала этой акции нужен был лишь предлог. И его, как ни странно, дала Прага.
В конце февраля — начале марта в Чехо-Словакии обострился внутриполитический кризис. Отношения между центральным пражским правительством и правительствами автономной Словакии и Подкарпатской Руси (Карпатской Украины), подозревавшими Прагу в желании вернуться к прежнему положению дел, становились все напряженнее. В чешских правительственных кругах все явственнее звучала мысль о силовых методах решения ситуации, прежде всего что касается Словакии, чтобы не допустить распада государства. В конце февраля несколько министров центрального правительства сошлись на тайное совещание, где по предложению генерала А. Элиаша было решено начать активные действия против словацкого сепаратизма. При этом пражские политики зондировали возможность такого решения вопроса в Берлине, который однако внешне занял позу невмешательства во внутричехословацкие проблемы, хотя в действительности приветствовал такой оборот дела и даже, как считают некоторые исследователи, подталкивал пражские власти в указанном направлении. Намеченные в Праге меры стали осуществляться в начале марта.
