— Хочу выглядеть франтом. — И игриво: — Недаром я мчался в Сочи.

— Вы ведь против франтовства? — заметил я.

— Бывают в жизни исключения. Еду к девушке. И вообще, для разнообразия можно иногда шикарно одеться!

И посоветовался, какой галстук повязать…

В кафе повезло: подали «хворост» и любимое розовое варенье.

— Моя мама делает розовое варенье — это вещь! Недавно подарила мне большую банку, — поведал Владимир Владимирович.

К столику подсели артисты Большого театра Мария Рейзен, Леонид Жуков и иже с ними. Маяковский просил заменить розетки настоящими блюдцами, а то «негде размахнуться».

Ему приятна была встреча с сестрой Людмилой Владимировной здесь, в поездке. Он пригласил ее на свой вечер.

В летнем сочинском кинотеатре люди сидят, стоят и висят (на заборе и на деревьях за забором).

Афиша гласила: «Леф и Реф — новое и старое — стихи и вещи». Под «вещами» в данном случае подразумевались крупные произведения.

Маяковский читал отрывки из первой части «Клопа». Ярко, в образах, исполнил он три картины, почти не повторяя имен действующих лиц.

Попутно приведу такой разговор. Когда приближалась премьера «Клопа» в театре Мейерхольда, Маяковский неожиданно спросил меня:

— Как, по-вашему, лучше назвать пьесу: «Клопы» или «Клоп»?

Подумав, я ответил:

— Конечно, «Клоп».

— А почему так?

— А потому, что «Клопы» — это нечто массово-стихийное, название само по себе уже отпугивает, шокирует зрителей. А «Клоп» не так страшен, и это — обобщенно и вместе с тем более конкретно и точно. Есть другая сторона дела, чисто формальная: четыре буквы лучше читаются и выигрышнее на афише, чем пять.

— Я тоже склоняюсь к «Клопу», небольшие колебания были, и я решил проверить на людях. Все в основном за единственное число. Твердо остается «Клоп».

В сочинской афише были сокращены все названия стихотворений: «Товарищу Нетте ― пароходу и человеку» называлось просто «Нетте», «Сергею Есенину» — «Есенину». Все заграничные стихи шли под общим заголовком — «Разная эаграничность». «Стихи о советском паспорте» вовсе не значились, но он их читал неизменно.

Маяковский говорил незадолго до смерти, что он собрал чуть ли не 20000 записок. Скорей всего, что это лишь свойственная поэту гипербола. Но если реальна лишь половина этого количества, то и тут есть что почитать и над чем задуматься.

Говорил Владимир Владимирович и о том, что он собирается написать книгу под названием «Универсальный ответ записочникам». И хотя уже был составлен план работы, к сожалению, замысел остался неосуществленным.

Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает Маяковского в разных городах — до того были порой похожи одна записка на другую. Он разил таких «записочников» острым словом, но они всплывали снова и снова.

Нередко во время выступлений вырастала гора записок. Ответы на них занимали порой столько же времени, сколько и сам разговор-доклад. Записочный ажиотаж переходил подчас в перепалку. Выкрики с мест сливались в нестройный гул смельчаков-задир.

Однажды поэт не без огорчения сказал:

— Товарищи! Я прекрасно понимаю, что ругательные записки пишутся одиночками, а не всем залом, но и над ними я потею достаточно, чтобы доказать, рассказать и оправдаться!

Приведу ответы на своеобразные, специфические, я бы сказал, курортно-развлекательные записки:

«Утверждают, что вы почти не пользуетесь трамваем и очень редко ходите пешком. Как же вы передвигаетесь?»

— Товарищу, очевидно, хочется, чтобы я ему открыл тайну моего заграничного автомобиля.[49] Но он задает вопрос ехидно и трусливо. Дорогой товарищ, я даже не затрудню себя специальным для вас ответом, ибо на случай таких дурацких вопросов и сплетен у меня есть уже готовый стихотворный ответ:

Не избежать мне / сплетни дрянной. / Ну что ж, / простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук.

«Вы считаете себя хорошим поэтом?»

Маяковский — резким тоном, во весь голос:

— Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику — Советскому правительству и нашей партии!

«Почему провалился „Клоп“?»

— Клопа-то поймали, а вы со своей запиской действительно провалились.

А вот записка, которую он неожиданно оглашает нарочито пискляво:

«Голос ваш сочен, / Только противен на вкус. / Потому-то я в Сочи / Вами не увлекусь».

— Это результат прямого воздействия южного климата.

«Почему вы так много говорите о себе?»

— Я говорю от своего имени. Не могу же я, например, если я полюбил девушку, сказать ей: «Мы вас любим». Мне это просто невыгодно. И наконец, она может спросить: «Сколько вас?»

Последние два слова он уже кричит а рупор из сложенных ладоней.

«Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад — скорее веселое времяпрепровождение».

— Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай — женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

Гнусавый фальцет, сидевший у самой сцены, глядя в глаза поэту и жестикулируя, решил его пристыдить:

— Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

— Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

Эффект необычайный — раздались аплодисменты, дружно и долго смеялись.

«Ваши стихи непонятны массам».

— Что значит «непонятны»? Смотря для кого. Даже центральная газета, например, не может быть понятна буквально всем. Имеются разные газеты: специально «Крестьянская газета» и другие. Нельзя писать стихи для людей, имеющих в своем арсенале триста слов. ЦК партии в двадцать третьем году направил одного товарища обследовать Воронежскую губернию. В то время в Москве была сельскохозяйственная выставка. Оказалось, что крестьяне не понимают, что такое павильон. Только один сказал, что он понимает. Когда у него спросили: «Что же такое павильон?» ― он ответил: «Это самый главный, который всеми повелевает». Шекспир знал двадцать тысяч слов. Мы с вами знаем тысяч десять. А некоторые — только триста. Разберитесь. Но все же я стараюсь писать и для людей, обладающих малым запасом слов. В дальнейшем буду стараться больше работать в этом направлении.

Маяковский рассматривает новую записку:

— Опять стихи! Не знаешь, куда скрыться от них!

«Приветствую душой вас, Маяковский! / Как pад… Приветствую сто раз! / О, я себе завидую чертовски, / Что наяву пришлось увидеть вас! / Подумать, современного поэта / Желает всяк по-своему воспеть, / И я, пока душа еще согрета, / Весь трепещу при имени „поэт“. 22.VII И.А. Базов»

Пауза. Маяковский говорит:

— Прошу соседа облить Базова холодной водой, чтоб не так «трепещал».

«Почему вы не читаете по радио?»

— Это — умная записка. По радио я читаю, но мало. Постараюсь больше читать, это очень нужное и важное дело.

В Хосте в то время отдыхали артисты-москвичи (Е. Илющенко, Н. Михайловская, Анель Судакевич, Асаф Мессерер, Ал. Царман и другие). Туда же должна была приехать знакомая Маяковского актриса Вероника Полонская; к ней и направился Владимир Владимирович сразу же по приезде в Сочи, но не застал ее: она появилась несколькими днями позже.

Хоста сегодня — это большой благоустроенный курорт, младшая сестра Сочи. Тогда же это было село, лишенное примитивного комфорта. Здесь не было даже настоящего клуба — а был полутемный сарай мест на 250. И в этом так называемом клубе сельсовета не набралось и половины зала.

Маяковскому никогда не приходилось выступать в таких условиях. Он был явно не а духе. Но артисты дружной компанией заняли первые места и сразу внесли оживление.