А в другом стихотворении о Крыме:

Хожу, / гляжу в окно ли я — / ЦВЕТЫ / да небо синее, / то в нос тебе / магнолия, / то в глаз тебе / глициния.

Маяковского спрашивали;

— Почему вы так много выступаете на курортах? Это пахнет гастролерством.

— У товарищей неправильный взгляд на курорты. Ведь сюда съезжаются со всего Советского Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты, Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это — моя основная цель. Почему-то существует еще до сих пор неправильное мнение о курортах: как будто там отдыхают только привилегированные. Посмотрите, кто теперь в домах отдыха и санаториях. Вот для них я и выступаю и думаю, что делаю неплохое дело.

В Ялте я показал Владимиру Владимировичу выписку из протокола заседания Совета Народных Комиссаров Крыма.

Он обрадовался:

— До чего приятно! Специально слушают в Совнаркоме! О чем? Об освобождении лекций Владимира Маяковского от налогов! Постановили… Что постановили? Принимая во внимание агитационно-пропагандистское значение… освободить! Дайте еще раз посмотреть! Поймите — это сильно. Значит, я нужный поэт.

Из Ялты в Симферополь он приехал с художником Натаном Альтманом. Они поселились в одном номере: Маяковский не отпускал от себя людей, которых любил. Он был неразлучен с Альтманом, и тот присутствовал почти на всех его вечерах.

Возвращаясь из Ливадии в Ялту, мы распевали песни (впрочем, крику было больше, чем пения). Я пытался петь на «вольные» мотивы стихи Маяковского. Кое-что ему нравилось, и он даже подпевал. А иногда ни за что не желал мириться с «подтасовкой». Его любимая ария «Еще одно последнее сказанье…» сменилась «Гренадой» Светлова.

— Здорово сделана вещь! Люблю!

«Гренаду» мы пели на мотив «Яблочка». Увлеченно и вместе с тем сдержанно. В одном месте в перебил:

— У Светлова «ответь, Александровск, и Харьков, ответь…», а вы поете «скажи, Александровск».

— Это я нарочно. Так лучше. Остальное все хорошо.

В другой раз мы неслись в открытой машине из Севастополя. Возникли Байдарские ворота, о которых сказано так точно и выразительно:

И вдруг вопьешься. / любовью залив / и душу, / и тело, / и рот. / Так разом / встают / облака и запив / в разрыве / Байдарских ворот. / И сразу / дорога / нудней и нудней…

В том месте, где дорога пошла «нудней и нудней», Владимир Владимирович открыл железную коробку (в ней оставалось несколько папирос) и тут же закрыл ее:

— Бросаю курить! — крикнул он. И коробка летит в море. (Конечно, до моря далеко — оно только кажется рядом.) Именно после этого и родились строки:

Я / сегодня / дышу как слон, / походка / моя / легка, / и ночь / пронеслась, / как чудесный сон, / без единого / кашля и плевка. /… / Граждане, / вы / утомились от жданья, / готовы / корить и крыть. / Не волнуйтесь, / сообщаю: / граждане — / я / сегодня — / бросил курить.

В Кисловодском «Гранд-отеле» для Маяковского и его спутников — Натальи Брюхоненко и Валерия Горожанина — были забронированы три номера. Я приехал туда на 5 дней раньше. Встретив знакомого артиста-певца, который слонялся в поисках ночлега, я предложил ему поселиться пока в номере, предназначенном для Маяковского. Сам я тоже перешел туда — за компанию.

На рассвете нас разбудил стук в дверь. Оказалось, Маяковский с друзьями приехал раньше, чем я рассчитывал. Я, естественно, очень смутился и сказал, что мы сейчас же перейдем в другой номер.

— Ни за что! Вы с ума сошли! Продолжайте спать, — успокаивал меня Владимир Владимирович. — Дайте только ключи от других комнат.

И, извинившись за ранний визит, он ушел в мой номер.

Небольшое отступление.

Второго сентября 1927 года, точнее — в ночь на третье произошло землетрясение в Крыму.

Маяковский за несколько часов до этого отплыл из Ялты в Новороссийск. Казалось, повезло. Но не совсем. Землетрясение настигло его в открытом море. Ночью внезапно разыгрался сильнейший шторм. О том, что ночью было землетрясение, пассажиры узнали лишь днем в Новороссийске.

Маяковский и его попутчики испытали мытарства переезда: из Новороссийска до Тихорецкой, снова ожидания, отсюда до Минеральных Вод и в ночь добрались до Кисловодска.

Газеты пестрели сообщениями о крымском несчастье.

В стихотворении «Солдаты Дзержинского» есть такая строка:

Будут / битвы / громще, / чем крымское / землетрясение.

А вскоре за этим событием появилось стихотворение «Польза землетрясений». Оно кончалось так:

Я землетрясения / люблю не очень, / земле / подобает — стоять / Но слава встряске — / Крым / озабочен / больше, / чем не ять.

Удалось провести лишь одно выступление — в Пятигорске. Маяковский заболел сильнейшим гриппом. Остальные вечера пришлось переносить и отменять.

Железноводская публика узнала об отмене вечера перед самым началом. Все билеты проданы. Назревал скандал. Отдельные лица в толпе особенно рьяно подстрекали остальных: «Ничуть не болен!», «Передумал!», «Знаем мы эти болезни!»

Чтобы не огорчать больного, я скрыл всю эту историю, хотя он живо интересовался подробностями. Через несколько дней до него все же дошли слухи о скандале.

Накануне ко мне приехала из Москвы знакомая, и мы навестили больного. Гостья вскоре удалилась, а я остался. Маяковский ко мне а упор:

— Где вы нашли такую красивую жену?

Я пытался отшутиться: Во-первых, как правило, жен не ищут, во-вторых, она пока не жена, а кандидат в жены — невеста, мы еще не расписались, и, наконец, главное, не я ее искал, а она меня нашла, В Москве она сняла угол в квартире, где я живу, на Таганке.

Однажды, когда я возвратился домой из поездки, хозяйка меня, с места в карьер, заинтриговала: «Когда придет с работы моя новая квартирантка, то я за вас не ручаюсь!»

— Мне все ясно. Крепко вас поздравляю, — уверенно заключил Владимир Владимирович.

Хозяйка и Маяковский оказались правы: вскоре мы поженились.

В Ессентуках и Кисловодске менялись дни и часы выступлений (непривычное время — пять часов). Пока печатались новые афиши, решили срочно сделать наклейки на старые.

Маяковский частенько вникал в детали «производства». Вот и здесь Владимир Владимирович включился в работу. Написав один внушительный плакат, он, стоя на коленях, засучив рукава, принялся за наклейки. Он писал с невероятной быстротой и раскладывал их на полу для сушки. Папиросный окурок заменил ему кисть, а чернила — краску.

— Это детские игрушки по сравнению с «Окнами РОСТА», ― сказал Маяковский.

В 1929 году Владимир Владимирович, нарушив традицию, решил ехать сначала на Кавказ.

В первых числах июля я шел в Москве по Солянке, держа кулек с клубникой. Из-за угла — Маяковский. Рука моя испачкана ягодой, и я не протянул ее, а сделал извинительный жест.

— Так как я в принципе против рукопожатий, то это даже кстати, — сказал он. — Как жена, ребенок? Когда вы, наконец, уедете в Сочи?

— Эту клубнику я несу в родильный. Завтра выписываю жену и исчезаю из Москвы.

— Значит — договорились? Еще раз поздравляю! Имя уже придумали? Советую обязательно назвать его Никитой или Степаном. Вот у Шкловского есть Никита, и он не жалуется. Замечательное имя! Поверьте мне! Ну, пора! Торопитесь, умоляю! До свидания в Сочи!

Спустя несколько месяцев я снова шел по Солянке, но теперь с ребенком на руках. Маяковский проезжал в «Рено» и, открыв дверцу, на ходу крикнул:

— Привет, Никита!

В Сочи, поселившись в скромном номере «Ривьеры», Маяковский тотчас достал из чемодана каучуковую ванну (это был большой, складной таз с громким именем «ванна») и попросил у горничной горячей воды. Та всплеснула руками:

— Просто удивительно! Вздумали в номере купаться! Кругом море, а они баню устраивают!

Маяковский вежливо уговаривал ее:

— Не понимает девушка, что в море основательно помыться невозможно. Грязь может долипнуть еще.

После процедуры он оделся особенно тщательно.