Откуда автору знать, где именно поэт создавал эти строки, — ведь он с ней не делился. Ко мне она по этому поводу не обращалась. А коли и обратилась бы, я, находясь тогда рядом с Маяковским, пожалуй, не мог бы ей быть полезен.

Дальше автор ничтоже сумняшеся к тому же времени относит и такие заготовки:

На знаю я страшнее / оскорбленья / просыпов / чтобы не видеть / то что видит Осипов.

Автору бы надо задуматься, кого поэт имел в виду, намечая эти мрачные строки.

В январские дни 1928 года Маяковский не мог знать Л. Осипова, ибо он появился на писательском горизонте не ранее второй половины этого года, то есть тогда, когда стал управделами ФОСПа (Федерации объединений советских писателей).

Осипова Маяковский пригвоздил не зря — он явился прототипом бюрократа Оптимистенко в «Бане».

Осипов не отличался сдержанностью и вежливостью. Особенно это чувствовалось в отношении к людям, которых он недолюбливал, и в первую очередь к Маяковскому. А тут еще в связи с намечавшейся выставкой «20 лет работы Маяковского», как я понял, у Владимира Владимировича произошла в начале 1930 года размолвка с Осиновым, который, очевидно, нанес ему оскорбление, и логика событий говорит о том, что Маяковский тяжело переживал это…

В одной из записных книжек рукой Маяковского записан номер телефона Осипова — 4-31-14.

Предсмертные же наброски из так называемого «Неоконченного» так же, как и ранее приведенные, появились, конечно, в 1930 году, а точнее, незадолго до катастрофы.

Автор статьи В. А. Арутчева ссылается на то, что эта записная книжка была в экспозиции выставки в феврале и марте 1930 года и Маяковский не мог вписать в нее этих строк в предсмертные дни. Даже если не считать того, что этого доказать невозможно[38], сама по себе логика не на стороне автора. Почему поэт не мог делать наброски в другие сроки? Ведь между январем 1928 года и 1930 годом пролегают два года!

Еще факты: в этой же книжке, имеется подробный адрес второго МГУ, записанный с моих слов рукой Маяковского ввиду того, что он никогда там не бывал и не выступал, а за три дня до смерти, то есть 11 апреля, ему предстояло там выступать.

В этой же книжке записаны стихи 20-го года «История про бублики и про бабу, не признающую Республики».

Тут уж ни адрес МГУ, ни стихи эти никак не свяжешь с Уралом! Подвернулась книжка, он и вписал. Кстати, это бывало не раз и прежде — об этом пишет и сама Арутчева.

Всей этой фантастикой автор завуалировал реальные факты: процитированные ранее строчки — «уже второй» относятся, мол, не к тем женщинам, с которыми поэт познакомился в конце 1928 года и в середине 1929 года, а к прежней своей любви…

По поводу этих неточностей я обращался к известному маяковсковеду В. О. Перцову.

«За эти весьма значительные искажения в десятом томе (куда перекочевал этот вымысел) полного собрания сочинений, которое я тогда возглавлял, — сказал Виктор Осипович, — доля вины лежит и на мне, хотя каждый том имеет своего редактора».

Н. В. Реформатская, редактор этого тома, также принимает на себя долю вины за неточности, перешедшие из 65-го тома «Литнаследства».

Все эти небрежения противоречат духу, облику Маяковского, имя которого, его роль в развитии советской литературы никак не совместимы с искажениями его творческой биографии.

30 января 28-го года Маяковского никто не провожал в Свердловске, уезжали мы утром, а прибыли в Пермь вечером. Звезд не было, поскольку утром они не светят.

Возвратимся непосредственно к этой поездке 1928 года.

Маяковский доволен, да и начальник поезда не внакладе — познакомился с поэтом и хорошее дело сделал.

Перед нами расстилались уральские леса. Владимир Владимирович буквально не отрывался от окна:

— Культурно едем, ничего не скажешь. Кругом такая красота! Ну кто бы мог подумать, что бывают такие прекрасно опаздывающие поезда? Просто умница!

Пермь тоже встретила поэта статьей в местной газете:

«Свой большой литературный талант Маяковский сумел практически использовать для строительства новой советской культуры.

…В литературной и культурной жизни Перми приезд Маяковского — крупное событие… Он должен дать слушателям новую зарядку а понимании своего творчества».

К сожалению, зал агрофака был крохотным. Молодежь забила все пространство и даже оккупировала часть сцены. И поэт с трудом мог сделать два-три шага,

На следующий день он еще раз встретился со студентами и школьниками. Слушали его прекрасно.

Путешествие на Урал оказалось на редкость удачным, и хорошее настроение не покидало поэта всю дорогу. Мелочи не а счет.

Поздней ночью мы сидим в буфете пермского вокзала и ждем поезда на Вятку. Поезд запаздывает, и Владимир Владимирович шутит:

— Попробуйте опоздать к такому поезду! Он просто не дает нам этих возможности. А вы боялись.

Владимир Владимирович предлагает поиграть «в чет-нечет». В руке медяки и серебро, угадай-ка: чет или нечет? После подсчета суммы выясняется — выиграл или проиграл. Не угадал — плати столько, сколько в руках партнера. Таким способом он отгонял сон, да и не в его привычках сидеть без дела — вот и нашел азартное занятие.

…Едва усевшись в вагон, я разругался с проводником, пытавшимся высадить нас из двухместного купе под предлогом, что, мол, в пути его займут. Маяковский корил меня:

— Я от вас такого не ожидал. Чего разорались? Тем более все кругом спят.

— Но ведь вы сами часто кричите, а у меня прорвалось, — защищался я.

— Я кричу обычно на пользу литературе, а вы — во вред себе.

Ему удалось спокойно, без суеты, уговорить проводника.

Утром Маяковский подружился с трехлетним мальчиком из соседнего купе.

— Здравствуйте, товарищ! — протягивает ему руку Владимир Владимирович.

— Не левую, а правую ручку подай, — внушает рядом стоящая мамаша.

— Как зовут? — спрашивает Маяковский. — Вова.

— Тезка! Сколько лет?

— Тли.

Мамаша поправляет: скоро будет четыре.

— Читать умеешь?

— Буквы знаю…

— Дома у тебя есть игрушки? Какие?

— Лазные.

— Сейчас на вокзале что-нибудь сообразим, здесь, говорят, кустарные вещи продаются, — шепнул мне Маяковский. — И сладостей достанем, чтоб хватило ему до Москвы, — Владимир Владимирович играл с мальчиком, рисовал. В ход пошли спички. Мальчишка до того привязался к дяде, что перекочевал в наше купе.

Но в Вятке Маяковскому ничего не удалось купить ребенку. Помешали,

Когда поезд подошел к перрону, Владимир Владимирович посмотрел в заснеженное окно и удивился:

— С нами, наверное, едет какое-то важное лицо. Смотрите — встречают.

Ему и в голову не могло прийти, что этим «важным лицом» был он сам. Встречами он не был избалован, и такое случилось с ним впервые.

Группа школьников с учителями направилась к Маяковскому и приветствовала его от имени учащихся города. Поезд опоздал на несколько часов, но они дожидались, хотя был трескучий мороз,

Маяковский тронут встречей. Он сердечно поговорил с ребятами и пригласил их в театр, на свой вечер.

Комсод[39] одной из школ попросил Маяковского выступить с благотворительной целью. Он, конечно, согласился. Днем, во время заседания, его слушали делегаты губернского съезда профсоюзов.

Об этих двух встречах писала «Вятская правда». «Поэт — это не певец, воспевающий красивые вещи. Красивое и так красиво. Поэзия — это оружие борьбы, и не плохое оружие. Такое мнение было высказано тов. Маяковским, и правдивость этого мнения доказана поэмой „Хорошо!“… Краткое вступительное слово, поясняющее сущность поэмы, облегчало возможность нашей малоподготовленной аудитории глубже ее воспринять. Вступительное слово было не лишнее. Но и без этого слова поэма „Хорошо!“, поэма, написанная поэтом не по заказу, а потому, что нельзя было не воспеть десятилетие Октября, была бы понятна… Как поэт-борец, выступил вчера тов. Маяковский в Городском театре. Прилизанным мещанам не по вкусу пришлись его резкие ответы. Они не могли слышать хлесткость его острот. Но и они, пожелавшие отвергнуть Маяковского как поэта, вынуждены были все же признать силу его таланта…»