Попасть в церковь, где похоронен Петр Петрович Коновницын с женой Анной Ивановной, нам в тот раз так и не удалось. Как и предупреждал старый священник, двери оказались запертыми. Стояла церковь от деревни в стороне, вокруг никаких построек, ни одной живой души. Мы обошли ее со всех сторон, осмотрели, побродили по кладбищу среди замшелых могил, на крестах и камнях которых можно было еще разобрать надписи: Коновницын, Коновницына… Это были потомки Петра Петровича. Обидно было уходить отсюда так и не увидев могилу его самого. Я отыскал в кустах какие-то старые ящики, подтащил их к оконцу, и мы с Леонардом Ивановичем соорудили из них нечто похожее на лестницу. По очереди взбираясь на это шаткое сооружение, мы заглянули внутрь. Там, в полумраке, слева от алтаря светлели на полу две каменные плиты с надписями. Это и были могилы Петра Петровича Коновницына и супруги его Анны Ивановны.

Несколько часов гуляли мы по коновницынским местам. Никаких построек (кроме церкви) от генеральского имения не сохранилось. Но по заросшему иван-чаем фундаменту бывшего барского дома, но живописным лужайкам возле него, которые умудрялись до сих пор не сдаться наступающим лавинам неистребимой ольхи, по старым живым дубам и высохшим вязам можно было как-то представить себе обстановку того далекого времени…

Назад к большаку возвращались мы через Кярово уже вечером. Солнце висело над лесом, жара спала, но нас донимали теперь лосиные мухи, самая что ни есть гнусная живность в болотистом псковском мелколесье. И с открытых участков тела снять эту плоскую прилипистую муху непросто, когда же она набивается в волосы, за шиворот, да еще тучами… Говоря честно, желание мое вновь встретиться с бывшим священником Кяровской церкви сильно поубавилось. Причиной тому была жара, усталость, проклятые мухи.

Уже на подходе к знакомой избе решил я, что вести беседу с интересным человеком в спешке не имеет смысла. «Извинюсь перед стариком и попрошу перенести наш разговор до следующей встречи, — подумал я. — Приеду в Кярово через недельку-две, один приеду. Вот тогда и поговорим». Это надо же: с потомками Елизаветы Петровны Коновницыной, в замужестве Нарышкиной, держит старик связь! Той самой Елизаветы Петровны, которая добровольно отправилась за своим мужем — полковником Тарутинского полка Михаилом Михайловичем Нарышкиным, приговоренным за участие в декабрьском восстании к восьми годам каторги и вечному поселению в Сибири. Не читая, подписала эта русская женщина документ, по которому отрекалась она навечно от всех земных благ, превращалась из дворянки в жену ссыльного каторжника. Да, дочь Петра Петровича Коновницына оказалась именно той женщиной, при упоминании имени которой нам, мужчинам, следует снимать шляпы.

На знакомой лавочке старика не оказалось. Сергей Алексеевич с Леонардом Ивановичем присели перекурить, я поспешил в избу.

Старик, видимо, жил один. От его жилища у меня по сей день сохранилось такое впечатление: тихо, сухо и пахнет травами. Когда я вошел в горницу, хозяин лежал на кровати под образами. Увидев меня, он с усилием приподнялся на локте и сел, не касаясь валенками пола. Я хотел тотчас извиниться и сказать, что беседа наша откладывается, что мы слишком подзадержались в коновницынских местах и теперь нам необходимо успеть еще на одно важное и неотложное мероприятие, но… Ждал старик меня, это я уже наметанным профессиональным взглядом определил. Он смотрел на меня с каким-то безропотным внутренним ожиданием, с каким могут смотреть только беспомощные, не избалованные жизнью и людским вниманием старики. И я понял, что уходить сразу от него никак нельзя.

— Нагулялись в ваших местах вволю, — бодро проговорил я, присаживаясь к столу, на котором лежал толстый альбом в старом коричневом переплете. Альбом этот принял я поначалу за Библию. — Красивые места, — продолжал я, — только лосиные мухи замучили.

Старик не отвечал, смотрел на меня молочными глазами, моргал.

— Вы один живете?

— Один.

— Кто-нибудь из родных в деревне у вас имеется?

— Уже никого нет.

— Как же вы… питаетесь? Кто в магазин ходит?

— Так… — неопределенно ответил старик и сморгнул с глаз молоко. — Женщина одна приходит, помогает. Да что-то нет ее третий день.

— Третий день? Да, не балуют вас вниманием деревенские, — заметил я.

— Не балуют, — тихо отозвался старик. — Наверное, чем-то я не угодил.

— А преемник ваш? Новый священник? Бывает у вас, помогает чем?

— Бывает. Помогает. Вот луку недавно мне принес, — старик кивнул на связку репчатого лука, висящую на стене среди сухих пучков разнотравья.

— Значит, своим преемником довольны?

— Молодой еще… Табличку с церкви снял.

— Какую табличку?

— У меня повешена была с писанием, что в храме сем прах героя Отечественной войны Петра Петровича Коновницына и супруги его Анны Ивановны покоится.

— Зачем же он снял табличку?

— Сказал, что нарушение…

— Значит, вы с потомками Коновницына связь поддерживаете?

— Поддерживаю. О Петре Петровиче и его близких материалы собираю. Вот посмотрите, если интересуетесь, — и старик указал на альбом, лежащий на столе.

Я придвинул к себе альбом со словами: «А я думал, что Библия у вас».

— Библию у меня украли.

— Украли? Кто?

— Студенты. Два дня жили у меня. Сказали, что присланы из Пскова в деревню специально, чтобы старикам помогать. Дров напилили мне, накололи, воды наносили, забор вон подправили. А потом Библию украли и три иконы. «Божьей матерью» бабушку еще мою родители на замужество благословляли. И ее украли.

— Боря! — донесся с улицы голос Сергея Алексеевича. — Мы пошли. Догоняй!

— Идите, я сейчас! — крикнул я в форточку.

Не знаю, что ожидал увидеть я в старом альбоме, но то, что увидел, меня несколько разочаровало. Серые от времени страницы его были сплошь заклеены газетными вырезками. Все материалы касались только одной фамилии: Коновницыны. Большая часть материалов — о Петре Петровиче, дочери его, сыновьях-декабристах. Вырезки из центральных газет и журналов, из газет Пскова, Новгорода, Гдова. Под каждой заметкой, статьей, очерком аккуратная надпись чернилами: название издания, число, месяц и год. Альбом начат в первые послевоенные годы и заполнен почти полностью. Ничего нового о Коновницыне и потомках его в материалах этих я не находил, за исключением одного: Петр Петрович после Отечественной войны был не только военным министром и, позднее, начальником военно-учебных заведений, но и директором Царскосельского лицея.

— Все сами собирали? — спросил я.

— Сам, — ответил старик.

Я листал альбом, бегло просматривая вырезки. Сколько же надо иметь в сердце сыновней любви к семье Коновницына, чтобы с такой настойчивой последовательностью годами и десятилетиями собирать по крупицам все, к ней относящееся! Собирать и хранить до самых последних дней своих, когда глаза уже застилает молочный туман, когда отказали ноги, когда третий день никто не заглядывает в избу…

Увы, я так и не услышал историю жизни старого кяровского священника. Слушать его походя, второпях, поглядывая на окно? Я так и не решился на это. Извинился, объяснил хозяину дома все как есть и попросил разрешения приехать к нему в самое ближайшее время.

— Приезжайте, — тихо и четко ответил старик, сморгнув молоко с глаз, и мне показалось вдруг, что он улыбнулся. — Буду ждать.

Спутников своих догнал я на краю деревни. Сергей Алексеевич и Леонард Иванович разговаривали с плотниками, которые успели уже установить стропила на срубе и теперь курили внизу, сидя на бревнах. Выбрав момент, я поинтересовался у одного из плотников — приземистого квадратного здоровяка со склеротическим румянцем на щеках: что за человек этот старик, бывший кяровский священник, и почему у деревенских такое к нему отношение — никто по нескольку дней не заглядывает в его избу?

— А… припадочный, — ответил плотник и сплюнул.

Больше вопросов задавать я не стал.

Вновь побывать в Кярово мне удалось лишь на следующий год осенью. Увы, старика уже не было в живых. Кто-то из деревенских сказал мне, что похоронили старика на прицерковном кладбище неподалеку от церковной стены, за которой покоится прах Петра Петровича Коновницына и супруги его Анны Ивановны. Я сходил на кладбище, но отыскать могилу старика не смог. Обильно выпавшие дожди подняли на кладбище густой осенний травостой, и он успел сравнять свежий могильный холм с остальными. А свежепокрашенного креста среди изъеденных ржавчиной не увидел.