— Может, удастся что-нибудь выбрать из стихов? — тихо спросил Горышин. — Хотя бы на короткую подборку…
Я отрицательно покачал головой. Редко чьи стихи так хотелось мне порекомендовать для печати, но — увы! Свою первую боль от жизни Саша поверял бумаге без всяких правил стихосложения. Его стихи еще не дышали поэзией, они были мертвы. И удастся ли Саше когда-нибудь вдохнуть в них жизнь, кто может знать? Но то, что рядом с ним оставались такие люди, как сестры Ждановские, уже хорошо и очень важно для паренька. Может быть, для него сейчас это важнее всего.
И вот наконец, уже пешим ходом по лесу, мы добрались до Южной Самарии. Небольшая лесная поляна окружена робко зазеленевшими березами. Ничто не напоминает, что здесь когда-то находился поселок, лишь кое-где бугрятся под зеленым ковром фундаменты бывших построек. Виктор Комлев и председатель Свердловского сельсовета Леонтий Кириллович Федюкович, сопровождающий нас в поездке, наперебой рассказывают:
— Вот здесь находился барак, где жили девчонки-лесозаготовители.
— Здесь была баня… Линия фронта проходила в той стороне…
— Это их столовая. Вот здесь стояла кухня, а это, видите, воронки от снарядов.
Только теперь я обратил внимание на то, что вся поляна в ухабах и впадинах — следы воронок. Их было так много, что казалось, будто перед нами плохо вспаханное, заросшее поле.
Мы перешли поляну, пересекли старую заброшенную дорогу, подошли к березе, на которой был сделан затес топором. Повыше него белела дощечка с надписью.
— Здесь, — проговорил кто-то тихо. — Вот это место…
Мы сдернули с голов шапки, постояли, помолчали. Потом Виктор Комлев поднял ржавую лопату, валявшуюся неподалеку, и принялся подправлять едва приметный надмогильный холм. Председатель сельсовета начал вслух прикидывать: как быть с памятником? Где заказать памятник девчонкам, чтобы хорошо и недорого…
Глеб Горышин молча бродил по поляне с непокрытой головой.
И только теперь, стоя у лесной могилы блокадных лесорубок, я вдруг почувствовал, как бешено заработал во мне тот самый замусорившийся было «душевный фильтр». Весь сегодняшний день он усиленно очищался встречами с симпатичными мне людьми. Очищалась душа от всего мелкого, наносного, ненужного. Никогда еще не испытывал я такой боли за павших, такой благодарности к ним, никогда еще не были мне так близки и понятны люди, стоящие рядом со мной и живущие там, за этим весенним лесом, в многомиллионном городе, многострадальнее которого нет (и дай бог, чтобы никогда не было) на всем белом свете.
«…СЛУЧАЛОСЬ НАБЛЮДАТЬ В ЖИЗНИ»
В последнее время в советской литературе (и не только в советской) все чаще звучит термин «художественная публицистика». Именно «великому выдумщику» Льву Николаевичу Толстому принадлежат слова:
«Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-то вымышленного Ивана Ивановича и Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни».
В нашей стране создано немало писательских постов на крупнейших стройках Сибири, Дальнего Востока, Севера… Писатели подолгу живут там, знакомятся с людьми, наблюдают их жизнь и работу, пишут. Но зачастую писательские материалы, идущие с этих постов под рубрикой «художественная публицистика», мало чем отличаются от публицистики нехудожественной, от привычных газетных статей. Многие же писатели вообще не допускают художественную публицистику в свой профессиональный творческий арсенал. И не потому, что чураются они живого общения с живыми (а не с выдуманными в тиши кабинетов Иванами да Марьями) на далеких стройках страны. В конце концов, создать серьезный художественно-собирательный образ нашего современника ничуть не легче, чем написать таковой с натуры. Но художественная публицистика требует от писателя не только высокого профессионального мастерства, мобильности, умения остро чувствовать сегодняшний день и сегодняшнего человека, но и высочайшего художественного такта в своей работе. Ведь «материал», который лопатит своим пером писатель-публицист, не вымышленные персонажи, а живые люди с подлинными именами и фамилиями, с конкретными делами.
Одним из писателей, который последовательно и талантливо работает в трудном жанре художественной публицистики, является, на мой взгляд, ленинградский писатель Глеб Горышин. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать хотя бы его книгу «По тропинкам поля своего». Горышин, который, по меткому замечанию Сергея Воронина, «способен из простой прогулки, при ее описании, создать интересное литературное произведение», исходивший, исколесивший всю страну, установил несколько собственных «литпостов» в местах, ему наиболее дорогих: на ленинградской земле, на Новгородчине, на Алтае, на Кольском полуострове… Среди них особое место в жизни и творчестве этого писателя занимает Алтай. Именно Алтай, куда по собственной просьбе направлен он был работать после окончания Ленинградского университета, стал для Горышина настоящей школой жизни в творческой мастерской. В ту пору на Алтае начиналось освоение целинных земель, и Глеб Горышин, работая корреспондентом в барнаульской молодежной газете, был не просто свидетелем тех больших событий, которые легли затем в основу первой его книги «Хлеб и соль», но участником их. Юрий Казаков так писал о литературном первенце Горышина:
«Есть книги, прочитав которые люди едут на Белое море или на Камчатку, или становятся моряками или охотниками… Авторы таких книг представляются мне людьми, щедрыми на красоту и добро».
А вот как оценивает тот период своей жизни сам Горышин:
«Это был мой первый самостоятельный шаг, первый кирпич в собственной кладке судьбы-биографии. Слава богу, что я его совершил, первый шаг определил весь дальнейший путь…»
От первой книги «Хлеб и соль» до недавней «По тропинкам поля своего» пролегло без малого тридцать лет. Все эти годы ленинградский писатель не порывал связи с Алтаем, с его людьми — своими друзьями.
«Глебушка, мне почему-то очень нужны твои письма, пиши, ради бога!.. Люблю твои письма — длинноногие, нескладные, умные… Люблю твою честную прозу».
Эти три фразы к нему — из писем алтайца Василия Макаровича Шукшина.
Известный советский критик Александр Николаевич Макаров, рецензируя один из горышинских рассказов, писал:
«Редко попадаются рассказы, в которых сквозь обычную жизнь обыкновенных людей так остро и так по-большому просвечивало бы время, наше время, со всеми его особенностями века…»
Слова эти можно отнести и ко всему творчеству Глеба Горышина.
Все чаще в книгах Горышина, в том числе и в «алтайских» его повестях, на смену вымышленным персонажам приходят герои невымышленные, те, кого «случалось наблюдать в жизни». Но конкретные имена и дела тех, о ком рассказывает писатель, доставляют ему, как и многим другим, работающим в жанре художественной публицистики, немало хлопот, неприятностей, а то и чего похуже. Примером тому служит статья под звучным заголовком «Зависть», опубликованная в газете «Алтайская правда» от 4 февраля 1983 года и посвященная двум последним документальным повестям Горышина. Поскольку от подобных «разборов» в местной прессе не застрахованы и работы других писателей, на статье этой стоит остановиться подробнее.
Журнал «Звезда» опубликовал повести Горышина о двух алтайских председателях колхозов — Илье Шумакове и Антоне Афанасьеве. Назывались повести «Легкий полевой обед» и «Ранняя вьюга». Вслед за ними и появилась в «Алтайской правде» статья «Зависть». Одновременно с этим в высшие инстанции Москвы и Ленинграда полетели «гневные» письма с требованием примерно наказать писателя Горышина за… клевету.
