— А как Егор Архипович к Тиме относился? — спросил я.

— Тиму он вроде бы терпимо поначалу воспринял. Как-никак невеста сына. Но потом, когда ответный визит в Горлицы нанес и с Матреной познакомился, помрачнел. Когда же узнал, что Тимка его Сергею условие поставила в деревне вместе с Матреной жить, на дыбы поднялся. Хоть в деревне живите, говорит, хоть в городе, хоть у черта на куличках, но чтобы этой старой ведьмы рядом с вами не было. Ну а Тимка закусила удила.

Не знаю, чем бы эта история закончилась, если бы не война. Перед самой войной Тима Ревская родила мальчика. Назвала Олегом. В горкоме на Сергея уже косо стали посматривать, дескать, что ты за комсомольский секретарь, если свою личную жизнь наладить не можешь, ребенка на стороне имеешь.

Да, такие вот получились пироги… Началась война. У нас в районе комсомольский партизанский отряд был сформирован. Сергея Антонова командиром назначили, а я поначалу подрывником-инструктором был, а потом разведку возглавил. Комсомольским отряд наш только назывался. Через месяц после оккупации Псковщины к нам около сотни человек прибилось. Кто из окружения выходил, которые местные. Стали мы немцев понемногу пощипывать.

— А Тима как? — не выдержал я и перебил писателя вопросом.

— С Тимкой так получилось. В деревне ее, в Горлицах, немецкий строительный отряд разместился. Черт знает что они там строили, но землю копали, как кроты, с утра до вечера, В Тимкином доме офицер немецкий поселился, начальник стройки майор Вольф. И, как пошли слухи, неплохо с ней личное время проводил.

— Неужели?! — невольно вырвалось у меня. — Не может быть!

— Вот и я поначалу так же думал, верить не хотел. А Сергею Антонову и намекать боялись. Он под горячую руку черт те что мог натворить. Решил я сам в Горлицы сходить и разузнать, что к чему, лично. Вдвоем с Ириной на подводе поехали…

Тимку с Матреной в деревне и до войны не любили. Своенравная была слишком, жила как хотела, ни с чьим мнением не считалась. Во время оккупации женщины и девчонки деревенские месяцами не мылись, сажей себя мазали, ногтей не стригли, только бы немецким солдатам не приглянуться. А она… Сам видел: идет от колодца разряженная, грудь вперед, бедрами играет. Поговорил с деревенскими о Тимке, плюются. Все как есть подтвердили про офицера. Рассказал я Сергею про Ревскую. Не поверил командир. «Чтобы больше этих разговоров про нее, — говорит, — я не слышал. Сам разберусь». А чего уж тут разбираться. Офицерик Тимкин по утрам чуть ли не трико ее на веревке развешивает, за водой с ведрами вместо Тимки бегает. Да… Житье партизанское известное: немцы за нами, мы от них и за ними. Сергей Антонов в отряде дремать никому не давал, хотя, повторяю, для командира был легковат. Во многих случаях, как под Гдовом, например, вместо того чтобы думать, сам автомат в руки хватал — и напролом. Горячность его иногда лишних жизней стоила.

В ту пору пришел приказ из центра: узнать, что за строительство ведется возле деревни Горлицы. Немцы кричат вовсю, что Москва пала, а сами вроде как оборонительные укрепления строят под Псковом. Короче, решили мы офицера Тимкиного в качестве «языка» взять. Сергей лично эту операцию проводил. К Тимке в деревню мы вчетвером поехали на подводе: Сергей Антонов (сколько ни отговаривал его не ездить самому, куда там), Ирина, Вася Попов из местных и я. Все, кроме Ирины, под полицаев одеты, с повязками, и еще староста с нами горлицкий, наш человек. Самогон для натуральности прихватили и катим с песнями. Въехали в деревню, возле Тимкиного дома остановились как бы случайно. Тимка на крыльце белье стирает. Сергей кричит: «Здорово, Тима! Не узнаешь соседских?» А та громко: «Узнаю. Здравствуйте!» — «В гости пригласи», — Сергей предлагает и бутыль с самогоном из-под соломы достает. «Пригласила бы, — Тимка отвечает, — да у меня квартирант живет. Отдыхает сейчас, его беспокоить нельзя». — «Тогда иди к нам, глотни за встречу», — Сергей зовет. Подошла Тимка к подводе, поздоровалась еще раз, к бутылке приложилась. Сергей и шепнул ей: в субботу, мол, офицера твоего брать будем. Чтобы баню ему к вечеру истопила и самогонкой побаловала. Помню, Тимка отвечает: «У меня квартирант непьющий». Сергей ей тихо: «Олега (сына его) отправь с Матреной к Невзоровым. Я его ночью к отцу в Борки переправлю. А ты с нами после операции уйдешь». — «Никуда я сына отправлять не буду, — Тимка отвечает, — ребенка-то хоть в свои дела не путайте. И с вами уходить по лесу бродяжничать не собираюсь. Как жила, так и буду жить…»

Разговаривает Сергей с Тимкой, а я вижу — из окна дома ее за нами кто-то наблюдает, угол занавески отогнут. «Наверное, Матрена, — думаю. — Ведь ежели она нас узнала и шепнет сейчас офицеру…» Но ничего, обошлось все. Уговорил Тимку Сергей, попрощались мы с ней, уехали, а за домом Ревских постоянное наблюдение установили. Неспокойно у меня, помню, было на душе, предчувствие мучило. Ох как не хотели мы командира пускать на эту операцию, с другой стороны, в доме Ревских его сын. Ирина так прямо висла на Сергее…

Три дня, до субботы, мы с Тимкиного дома глаз не спускали. В субботу, как договаривались, натаскала Тимка в баню воды, два веника березовых наломала (майор Вольф париться любил), затопила баню и в дом ушла. Незадолго до приезда офицера Матрена с ребенком на руках из дома вышла и пошла в другой конец деревни к Невзоровым. Наконец машина грузовая с солдатами к Тимкиному дому подъехала. Майор из кабины выскочил, шоферу рукой махнул, чтобы отъезжали, и тоже в дом.

Через час уже, как стемнело, выходит майор на крыльцо без мундира, в белой рубашке. Зевнул, потянулся и двинулся к бане. Идет, песню мурлычет и вроде как навеселе. Подождали мы еще минут пятнадцать — и осторожно огородами к бане. Сергей Антонов впереди шел, а я — с другой стороны, от леса. Стали к бане подходить, как вдруг из бани и с чердака Тимкиного дома пулеметы ударили. Сергея Антонова две очереди трассирующих перекрестили, Николая Анисимова срезали, Петра Маченко, Толю Волошина и Васю Тяпкина, совсем еще мальчишка был. А мы, остальные, еле ноги унесли.

— Неужели Тимка предала? Может быть, Матрена?

— Нет, Тимка. Тетке своей она рассказала все, с ее благословения и решилась на это подлое дело. Не знаю, на что она рассчитывала, на что надеялась… Она и не запиралась особо, сама во всем созналась, просила только, чтобы сына на Матрену оставили. Мы Тимку Ревскую через месяц после гибели командира по приговору партизанского суда расстреляли.

— А как же Олег?

— Сына Сергея тогда на Матрену оставили. Из-за ребенка только с ведьмой той и не рассчитались вовремя. Ее судили уже после войны.

— А Олег?

— Олег… — Писатель протянул к костру руку, выхватил из огня дымящийся сук и прикурил от него. — История эта, повторяю, у меня с продолжением на всю жизнь получилась. Война — только первая часть ее. Слушай дальше.

После войны мы с Ириной поженились. Я книгу о партизанах написал, в Литературном институте стал заочно учиться, перебрались мы с Ириной на жительство в Москву. Своих детей у нас не было, и предложила Ирина сына Сергея Антонова разыскать и усыновить. Так мы и сделали. Нашли Олега в детском доме под Лугой, мальчишке шестой год шел. Матрена в то время уже срок отбывала.

Да… Как-то незаметно жизнь пролетела. Срочные бумаги, срочные корректуры, книги, редакции, письменный стол, с Олегом поговорить некогда было. В доме нашем всяк сам по себе жил, встречались только за обеденным столом. До сих пор неясно: откуда Олег узнал, что он приемный наш сын. Матрена, наверное, как-то дотянулась до него. Олег весь мой военный архив переворошил и, когда убедился, что родная мать его была расстреляна партизанами за предательство родного его отца, с нервным расстройством в психиатрическую больницу попал. И все это у него на выпускной класс пало, на десятый. Он, оказывается, втайне от нас с Ириной и в здешних местах побывал. В Горлицы приезжал, с Матреной встречался.

— С Матреной? Значит, она еще жива?

— Эта старая ведьма, отсидев свое и прежде чем со света белого убраться, успела еще одну большую пакость сотворить на земле. Заверила мальчишку клятвенно на Тимкиной могиле, что мать его невиновна. И еще сказала, что Ревскую лично я застрелил из пистолета и на ее глазах в бане без всякого разбирательства. А бумаги на признание ею своей вины, на следствие и партизанский суд и прочие — это, дескать, потом все написано, задним числом.