Печи даже одинаковой конструкции всегда разнятся между собой. У одной тяга бумагу из рук вырывает, а тепла нет. Другая с капризами — дымит; третью, чтобы растопить, жизнь проклянешь. Опытный печной мастер при кладке печки все учитывает: на горке дом стоит или в низине, лес поблизости или озеро. Не любят мастера чужие, не ими сложенные печи перебирать, причины капризов выискивать. Хлопотное это дело. Иной раз, чтобы «вылечить» такую печь, достаточно флюгарку над трубой установить, ветер в сторону отвести. А иногда сложную техническую задачу решать приходится, со многими неизвестными. И уж коль зашел такой подробный разговор о печном деле, нельзя не рассказать о тех проделках, что устраивают иногда печники в отместку негостеприимным хозяевам. Вмазывается, например, в дымоходе горлышко от бутылки. Поет по ночам печь, завывает на разные голоса, словно леший в нее вселился или домовой. А то подвешивается в трубе на тонкой бечевке кирпич. Через два-три дня бечевка перегорает, кирпич падает, печь дымить начинает.

Или такой фокус. Заделывается в дымоходе одним концом бумажный лист. Затопят печь — лист как лепестковый клапан действует — поднимается и перекрывает дымоход. Трубочисты трубу в поте продраивают, а дым по-прежнему валит в дом.

Дмитрий Блюмов фокусы эти никогда не проделывает, но знает их великое множество.

Однажды старый печник и ему загадал загадку, которую он не сразу решил. По весне дело было. В соседней деревне клал печь Михеич — единственный, пожалуй, кто на равных соперничал с Блюмовым в мастерстве. Но любил Михеич по окончании работы щедро «обмыть» свое печное творение. И норма его была известна — полкило. Слово «пол-литра» Михеич не любил, полкило — и все тут.

Уже заканчивая «шляпу» трубы, заприметил он хозяйку, поспешающую из магазина. И хотя глаза у Михеича немолодые были, усек он с высоты в кошелке хозяйки две беленькие головки «четвертинок».

Закончил Михеич печь, протопил. Не печь получилась — игрушка!

Сел за стол. Глядь, а на столе одна «маленькая». Вторую хозяйка приберечь решила. Печь-то сложена уже. А что будет печник недоволен, так это — бог с ним, переживем.

На обращение такое Михеич кровно обиделся. «Маленькую» не тронул, ушел не попрощавшись.

Хозяйка на печь не налюбуется. Решила снова протопить. Растопилась печь поначалу вроде хорошо, а потом… Господи! Дым в хату повалил!

Заголосила хозяйка и, проклиная жадность свою, помчалась к Димке Блюмову. А у Блюмова Михеич уже побывал. Слово у него вырвал, что если прибежит жадюга насчет печи, взять с нее килограмм. «Хоть вылей потом, а возьми килограмм. Это моя единственная к тебе просьба», — заключил Михеич.

Отказать Михеичу значило обидеть его. Был он мужик гордый, до просьб снисходил редко, а секретов печных немало открыл в свое время Дмитрию. Что за проделку соорудил он, Михеич не объяснил, а расспрашивать Блюмов не стал.

Больше часа провозился Дмитрий с печью, прежде чем обнаружил в отверстии для самоварной трубы нехитрое устройство Михеича. Это была бумажная вертушка на гвоздике, какими забавляются обычно ребятишки. Вертушка эта и гнала из трубы дым, вернее, не пускала его в трубу.

Слава о мастерстве печника Блюмова расходилась по деревням и достигла Луги. Дмитрия пригласили работать печником на завод «Красный тигель». Громадные заводские печи, в которых обжигаются тигли, Блюмов освоил с поразительной быстротой. Обжигательные печи, норовистые и капризные, вдруг, под присмотром нового печника, выправились, загудели ровно и дружно. Выяснилось, что штатный печник в цеху и не нужен, достаточно приходящего. Перевели Блюмова в заводской жилотдел. Стал он налаживать старые печки в домах работников завода. А если завод новый дом строит, вслед за строителями Блюмова пускают. Строители печи по типовому проекту кладут. Раз-два — и готово. Им не до тонкостей, не до художеств. Блюмов иную печку сразу заново перекладывает, у другой дымоход уширит на два-три сантиметра, третью лишь легонько молоточком простучит. Поют печки!

В гости к старому своему приятелю отправляюсь я всегда по тропинке, что протоптана им от деревни до города в чистом стройном сосняке. По тропинке этой Дмитрий Блюмов проходит от дома до завода трижды в день туда и обратно. В общей сложности набегает у него за день около десяти лесных километров. В иной день, правда, когда работы на заводе много — печь обжигательная забарахлила или котельная, Дмитрий на обед в деревню не ходит, перекусывает в заводской столовой. Он очень дорожит лесными часами дороги, когда может побыть наедине с собой, наедине с природой. Здесь каждое дерево, каждый куст можжевельника тронуты его палитрой. Вот сосны:

Я медленно бреду по тропинке. Терпко пахнет хвоей, дышится легко, свободно, и, наверное, от избытка озона меня охватывает ожидающе-радостное и чуть тревожное настроение, как бывало когда-то в детстве. Из-за поворота вылетел развеселившийся ветерок, упруго толкнул в лицо парной теплынью, но вдруг остановился, сник, растаял. Потом вновь встрепенулся, ожил, стал крепнуть.

Петляет, петляет тропинка по лесу печника Блюмова. Здесь все его, повсюду он.

Меня почему-то всегда волнуют, тревожат стихи Дмитрия Блюмова о природе. Настояны они на любви к родной земле, на детски чистой, солнечной душе, чуждой всякой фальши.

Тропинка вытекает из леса и круто падает вниз, к ручью. За ручьем деревня Заклинье. Еще дальше — совхозные поля, ферма, ремонтные мастерские и голые пятиэтажные здания центральной усадьбы совхоза «Лужский». Дом Дмитрия Блюмова сейчас в самом центре деревни. Дом размашистый, с пристройками, садом, но небогатый. На задворках возле бани — старый тополь в кругу молодых сосенок.

Вот мы и у дома Дмитрия Блюмова. В этом доме — как в лесу: легко, свежо дышится, покойно и шумно от детского гомона.

Детство самого Дмитрия Блюмова оборвалось летом 1941 года. Больного, ослабевшего, его с сестренкой вывезли из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера на Большую землю.

Детство, дети… Дети Дмитрия Блюмова уже выросли, окрепли, ребята отслужили в армии и вернулись домой. Все женились и повыходили замуж, народили детей. Старший сын Юрий работает трактористом в «Сельхозтехнике», депутат нашего городского Совета. Павел — на химическом заводе работает, Тамара — швея на трикотажной фабрике, Галя — на почте телеграфисткой, а младшая, Марина, на деревообрабатывающем комбинате работает. На том самом комбинате, от которого надомничала в детстве, половые швабры вязала. Только теперь Марина не швабры вяжет, а изготовляет знаменитые лужские деревянные игрушки, которые не раз завоевывали призы на международных выставках. В детстве Марину не баловали игрушками, но отец посвятил ей немало своих стихов, она была неизменная спутница Дмитрия в его лесных походах.