Как часто бывает в таких случаях, установилась тишина, служащие потупились, словно не выучившие урока школьники. Бурдин испытующе обвел взглядом лица подчиненных.
— Вы, Сергей Анатольевич? — уловив решимость своего заместителя Симонина, спросил Бурдин.
— Да, если позволите, — Симонин — плотный, с залысинами человек лет пятидесяти с лишним, в строгом элегантном костюме— прокашлялся. — Товарищи, я целиком и полностью согласен с выводами Николая Семеновича. Хочу в дополнение коснуться вот чего. Несколько лет назад, как вы знаете, мы проявили весьма полезную инициативу: организовали заготовку у населения цветочного посадочного материала и поставку его в разные нуждающиеся в цветах районы и организации. За истекший период мы смогли воочию убедиться в плодотворности этой идеи. Наша продукция нужна позарез. Цветущие бульвары и скверы, улыбки людей — это ли не благодарность за наш скромный труд! Так вот, есть возможность расширить заготовки и, я думаю, Николай Семенович, надо этим заняться в самое ближайшее время.
Бурдин почему-то отреагировал на инициативу кисло, без энтузиазма, даже как-то поморщился с досады.
— Здесь есть сложности, Сергей Анатольевич. Возможности нашего аппарата ограниченны... Да и коммерческого опыта недостаточно.
— Вот именно, — поддержала Бурдина главбух общества Софья Ивановна Скрябина — тощая дама с прокуренным хрипловатым голосом. — Я считаю, что эту затею вообще пора прикрыть. Устав нашего общества такие операции ,не предусматривает. Они не соответствуют ни целям, ни функциям общества.
— И так всегда, — укоризненно заметил Симонин. — Стоит только проявить полезную инициативу, предприимчивость, как тут же вы нам уставы и параграфы. Нельзя же так, в самом деле! От нас сегодня деловитость требуется, де-ло-ви-тость. Кому мы приносим вред нашими цветами, скажите, кому?
— Резон есть, конечно, — вяло заметил Бурдин.
Симонин вопросительно посмотрел на него, озадаченный двусмысленностью замечания. Бурдин забегал зрачками, суетливо надел очки и подытожил:
— Ну ладно, обсудим, обдумаем. А на сегодня закончим.
Служащие разошлись, остались только Бурдин и Симонин.
— Ив чем же вы видите резон? — нагловато осведомился зам.
— Потом, потом, — невразумительно ответил Бурдин.
Дело № 23561.
Сообщение о несчастье поступило 11 июля в 14 часов 18 минут. Взволнованный женский голос продиктовал по телефону адрес и тут же прервался короткими гудками. Дежурный по РУВД не успел даже справиться о фамилии абонента.
К старинному трехэтажному особняку следственно-оперативная группа подъезжала с сиреной и включенными мигалками. Однако спешка оказалась излишней. Минуты здесь ничего не решали. То, что произошло, случилось не сегодня и даже не вчера.
Тело Лели Ведниковой лежало на кухне лицом вниз, «руки вдоль туловища, согнуты в локтевых суставах» — так следователь Петрушин напишет в протоколе. «Грубых телесных повреждений при осмотре не обнаружено» — так продиктует ему судебно-медицинский эксперт. А затем следователь зафиксирует: «На коробке кухонной двери справа имеются брызги, похожие на кровь, в виде восклицательных знаков, острые концы которых обращены вниз и в сторону внешней части двери под углом 45°». При последующем исследовании трупа будет установлена точная причина смерти Ведниковой: вдавленный перелом костей черепа, причиненный предметом с ограниченной ромбовидной поверхностью.
Сообщение о совершенном преступлении оказалось очень запоздалым, дело усугубляла июльская жара. Все это крайне осложнило работу эксперта-медика, весьма и весьма ограничило возможности экспертизы.
В квартире был форменный хаос: все перевернуто, перерыто. На полу завалы одежды, белья, книг, газет, писем, открыток. Мебель сдвинута, двери, дверцы, ящики, шкатулочки распахнуты для всеобщего обозрения. Впрочем, обозревать было почти нечего: все содержимое в чудовищном беспорядке, в несовместимом соседстве, в противоестественном сочетании покоилось на полу, креслах. На рояле лежал молоток, на пылесосе роскошное вечернее платье из черного бархата. Изящные мраморные статуэтки, вазочки из богемского стекла валялись, пересыпанные специями, сушеными травками, ржавыми гвоздями и шурупами. Лишь стены хранили строгий, исстари заведенный порядок вещей: из портретных рамок вдохновенно и отрешенно взирал Чайковский, по-детски заразительно смеялась Анна Ивановна Ланская-Грюнфельд, пожелтевшие афиши извещали о предстоящем концерте старинного русского романса, лирических песен советских и зарубежных авторов.
Нетрудно описать весь этот разгром, чтобы дать общее представление о случившемся. Но как отразить его строгой лексикой протокола, чтобы максимально точно зафиксировать детали обстановки, которые должны стать отправной точкой поиска, исследования, доказывания? С чего начать, как описать? Уравнение со всеми неизвестными...
Вот стоит табуретка. Правильно она стоит или неправильно? Будет это иметь значение для дела или не будет? Или белье, сваленное на пол, — как его описать, с какой степенью детализации? Детализировать вообще-то можно до бесконечности, поэтому без определенных ограничений здесь не обойтись. Правильно ли следователь установил для себя ограничения, покажет дальнейшее следствие. Если неправильно, то в конце следствия умные задним умом люди (а таковы мы все) будут тыкать в твой протокол пальцем и возмущенно восклицать: «Как же так, упустить из виду важнейшую деталь!» А следователю ничего не остается, как, опустив голову, виновато повторять: «Заблуждался, учту в дальнейшей работе». Все признают, что риск в следственной работе неизбежен, но последствий риска требуют только положительных — следователь, говорят, не имеет права на ошибку. Что ж, правильно.
И следователь Петрушин старается все учесть и ничего не упустить. «...В комнате между окнами у стены стоит кушетка, на которой лежат две иконы, сумка с различными бумагами. Под кушеткой — опрокинутый подсвечник, статуэтка, изображающая двух ангелов, держащих вазу. Справа находится холодильник «ПРО», над ним висят настенные гиревые часы. У левой стены односпальная кровать, постельное белье скомкано в беспорядке...» Попробуй определить заранее, что здесь пригодится, а что нет.
Чрезмерный беспорядок на месте происшествия, конечно, нервирует следователя, рассеивает внимание, затрудняет осмотр. Но есть в таком беспорядке и положительное: чем активнее преступник воздействовал на обстановку, тем больше следов оставил.
Три дня следователь описывал, изымал и упаковывал. Запасался предметами, которые в дальнейшем могут стать уликами, а могут и не стать ими. Искал и фиксировал следы, которые могут быть следами преступника, а могут и не быть ими. Изъят с рояля молоток — пойдет на экспертизу. Изъято 14 записных книжек с адресами — понадобятся для исследования круга знакомых. Изъята в прихожей маркировочная ленточка от рубашки с длинной вереницей цифр — 508433503150782088Б980ЖЖ0451 005777г — и бирка от брюк румынского производства 48 размера 3 роста. Цифры будут расшифрованы и не исключено, что помогут в поисках, так же как и бирка. В ванной комнате найдены старые кожаные перчатки, похожие на мужские, — тоже пригодятся. Здесь же, на полу, опрокинутый пластмассовый стаканчик и три расчески: две с длинной ручкой и редкими зубцами, женские, одна — маленькая, карманная, мужская. Меж зубцов пара волосков застряла. Если это преступник таким растяпой оказался, то хороший подарок он оставил следователю. У криминалистов волосы нынче в цене.
Я мысленно вижу, как следователь осторожно, пинцетиком раскладывает расчески по конвертам, заклеивает, опечатывает личной печаткой, дает расписаться понятым, фиксирует каждую манипуляцию в протоколе осмотра места происшествия. О, с подобным материалом нужно быть особенно осторожным, чтобы не дать кому-нибудь повода заподозрить подмену. Все эти действия и служат гарантией: на экспертизу представлено именно то, что изъято.
Я лично всегда чувствовал себя неуверенно в технике упаковки. Для Одной экспертизы одни условия упаковки, для другой — другие, и всякий раз гложет сомнение: так ли все сделал, не напортил ли? Ведь сейчас экспертизы тончайшие, на микро-микроуровне, чуть что не так — пиши пропало. Иногда я просто удивляюсь, как помещается в голове у следователя вся эта прорва технических деталей и тонкостей.
