Мужики оторопело опустили орудия возмездия и переглянулись. На их лицах отобразилось смущение и растерянность.

— Да ладно, Паша, черт с ним, с лещом-то, — миролюбиво проговорил Колюня. — Вишь, у людей какие, брат, неприятности, а мы с тобой какой-то паршивой рыбы уж пожалели…

— Слышь, мужик, а ты нам, случаем, не пудришь мозги? — недоверчиво покосился второй музыкант.

— Да с чего же мне врать-то, товарищи дорогие, — ответил недавний обидчик и в знак доказательства тут же вывернул дырявые карманы брюк и пиджака наизнанку. — Видите, ну хоть шаром покати! С такой непомерной голодухи не то что костлявую рыбу, а и собственный ботинок живьем проглотишь, — плаксиво пожаловался Бегемот.

— Ну ладно, мужик, действительно, черт с ним лещом-то. Да мы с помощью господина Шопена еще не одного поймаем… на серебряный крючок. И на тебя зла, ядрена Матрена, не держим, мы не злопамятные, — взглянул он вопросительно на своего напарника. — Правда, Колюня?

— Естественно, об чем речь, Павлуша, — согласился Колюня. — Да мы, мужики, вас с удовольствием бы чем-нибудь угостили, да вот у самих-то не густо. Кроме краюхи черного, нечего и предложить…

— Спасибо вам, добрейшие граждане, — всхлипнул, успокаиваясь, Бегемот, — разрешите вас за доброе сердце отблагодарить. Нам-то ведь осталось недалече, — и с этими словами он вытащил из-за пазухи целлофановый пакет со здоровенным живым карпом и протянул его Колюне, — пусть он заменит того, что… нечаянно ускользнул…

Тяжеленный карп, чуть шевельнулся, несколько раз жадно глотнул воздух и успокоился. Мужики же от такого неожиданного поворота событий еще раз изумились, немного поприпирались, не желая обирать и так обиженных жизнью земляков, но, вняв настойчивым уговорам, тут же допили на радостях то, что осталось, и, прихватив аппетитный и неожиданный улов, поспешно ретировались.

Повернув голову к удалявшимся исполнителям скорбной музыки, Бегемот снял кепку и помахал ей им вслед.

— Приятного аппетита вам, господа звукодуи. Отдыхайте от гостеприимства и не попортите зубы, — и, взглянув на улыбнувшегося напарника, философски добавил: — А что поделаешь, Аллигарио, сам знаешь, как частенько говорит наш шеф, что излишняя доверчивость и наивность — показатели неразвитости ума. Это как прозрачное платье для голого короля… Ну так что, дружище, а не рвануть ли нам после столь приятного диспута за подарками в этот нарядный супермаркет? — махнул он рукой в сторону большого магазина, что располагался как раз почти напротив них. — Такое многообещающее название. Ты как, не прочь немного порадовать себя?

— Конечно же, нет, — откликнулся, сладко потягиваясь, пионерчик, — надо бы что-нибудь прихватить на прощание с этим городом.

— И они зашагали к сверкающим витринам магазина, над входом которого возвышалось приятное и внушительное слово «ПОДАРКИ».

Что произошло дальше с неунывающей парочкой, нам, откровенно говоря, неизвестно. Но с полной определенностью можно сказать, что что-то произошло. Об этом уже можно было судить по тому, что через некоторое время к магазину подкатили две милицейские автомашины с мигалками, а одна — без всяких отличий, которые были вызваны миловидной женщиной на вид приблизительно… лет сорока, директором этого торгового заведения, которая в свою очередь еще с самого утра была на этот счет подробнейшим образом проинструктирована. Так, можно сказать, на всякий там непредвиденный случай, имея в виду недавний, наглядный пример со «столбами». Ну, понятное дело, что стараниями наших знакомых этот самый нежелательный случай и произошел.

Само собой разумеется, что подробности происшедшего в первую очередь можно было узнать из разрозненных показаний очевидцев случившегося, чем и занялись соответствующие ведомства и вездесущие журналисты. Но один из самых компетентных очевидцев, сухонький старичок с испуганными глазами и пергаментной кожей, скрипучим голосом утверждал, что какой-то странный тип с торчащими, как у кота, усами выпил залпом сразу целую пару пузырьков огуречного лосьона и этими же самыми пузырьками, мерзавец, и закусил, чем страшно напугал молоденькую веснушчатую продавщицу. «И как только рот свой стеклами-то не поранил, пройдоха, просто… уму непостижимо!» — громко выкрикивал очевидец, пересказывая многочисленным слушателям поразившие его впечатлительное воображение факты. А кто его, граждане, знает. Сами легко засвидетельствуете, каких только чудаков на свете не водится. И шпаги по самую рукоятку глотают, и стекла целыми горстями едят, и разную-то гадость, наподобие политуры или жидкости для мойки окон, как ключевую водицу, попивают. И как после всего этого здравствуют на белом свете, только приходится недоумевать и удивляться.

Да, согласитесь, что человеческий организм — это большущая загадка. Но самое главное, трудновато до конца уяснить, и для чего они все это вытворяют, когда существует и нормальное еда и питье. Наверное, все-таки для экспериментов. Ведь приходится признавать, что человек по своей натуре ненасытный, неисправимый экспериментатор, который благодаря накопленному опыту предыдущих поколений продолжает двигаться, извините меня, в… неизвестно куда.

Но оставим эти сложные и запутанные рассуждения о роли и предназначении человека для любящих шибко пофилософствовать на эту тему персон, благо, что таковых в каждом поколении предостаточно, а обратим свой незамысловатый взор к окончанию этой простенькой истории о двух подгулявших музыкантах. Что-то чуткому сердцу подсказывает, что не все здесь так просто, а в особенности после этих самых ироничных и интригующих намеков шалопая Бегемота.

Вне всяких сомнений, что любой читающий эти строки вправе сделать предположения, а куда же подвыпившие мужички потащили словно на голову им свалившегося тяжеленного карпа. И если вы подумаете, что домой, то окажетесь на редкость прозорливыми. Совершенно верно, предвкушая отличную жареху, они почти бегом пустились к дому Николая Ивановича Чухлымцева, которого друг и соратник по орудиям труда Павел Косточкин именовал не иначе, как очень по-дружески Колюней и который проживал всего-навсего в двух кварталах от злосчастной скамейки, где… Ну уж здесь-то вы все помните, без сомнения, хорошо.

Так вот, всю-то недолгую дорогу музыканты недоумевали и посмеивались над этой с виду незатейливой историей.

— Слышь, Колюня, я вот все думаю, и как этот самый усатый обормот рыбину-то со всеми костями внутрь заглотил и даже ни капельки не подавился? Что, у него горло-то луженое, что ли? Другой бы давно уж в больнице оказался… или бы, наверняка… готовился к нашему будущему концерту… Я бы вот так ни за что не смог…

— С голоду, Паша, и не такое случается, — пространно заметил вспотевший от быстрой ходьбы напарник, — но сам видишь, что этот халявный карпец для нас не иначе, как… подарок судьбы. Если там, — ткнул он пальцем в небо, — кто-то все-таки есть, то он все видит и понимает, и нас за наши благие дела… понимаешь, вроде бы как поощрил. Вот так-то! И не удивляйся. А что может быть лучше, чем проводить хорошей музыкой в самый последний путь человека? — и он многозначительно покрутил пальцем в воздухе. — Это, Пашик, я тебе так скажу, может быть, гораздо поважнее, чем… всякие ракеты там в космос запускать да небо дырявить… Нет, видит бог, что этот самый Фредерик Шопен был далеко не дурак…

Добравшись до дома, музыканты ввалились в коридор, и Колюня почти от порога крикнул нетерпеливо своей жене:

— Зинуля, дорогуша, мы сегодня голодны, как доисторические динозавры. Сваргань-ка нам, солнышко, свежей рыбки, пожалуйста, с лучком и морковкой, а то уж и штаны-то с живота начинают спадать. До следующих проводов, похоже, не дотянуть, — и он, довольный своим тонким юмором, подмигнул напарнику.

На зов дражайшего муженька из комнаты выкатилась кругленькая женщина в пестром халате и, прищурив глазки и уткнув руки в боки, иронично произнесла:

— Уж не вашими ли губами рыбку-то поднадуло, а может, где на могилке, бедняга, пригорюнилась, скучая по какому-нибудь успокоившемуся рыбачку?