Смотревший до этого в никуда красномордый дебильный Мотя скосил вниз глаза и сделал незаметное движение рукой. Через какое-то мгновение лицо его внезапно побелело, глаза полезли из орбит, и он исступленно заорал:

— Ай-й, мама!.. — отчаянно дергая рукой.

Рядом тут же полыхнул высокий и надрывный голос соседки:

— Карау-ул!.. Помогите!! Грабят, убивают!!!

Троллейбус молниеносно отреагировал. На передней площадке и в середине салона сразу заволновались, поднажали, интенсивно закрутили головами, интересуясь случившимся. А от встрепенувшейся дамы толпа мгновенно отхлынула, отыскивая глазами причину внезапной опасности.

И тут стоявшие поблизости увидели, как Мотина рука бьется в сумке кричавшей гражданки, которую она, рванув, тянула, что есть силы, на себя. Мотя же, пытаясь вырвать из сумки руку, продолжал орать и тянул ее к себе. Но рука почему-то не вынималась. Женщины испуганно и взволнованно закричали: «Вор!!! Попался!! Держите его!.. Милиция!!!» — и тут же пристыдили не успевших еще ничего сообразить и предпринять мужчин. Пристыженные с запоздалой реакцией преисполнились чувством долга, рванулись к борющимся и мгновенно обездвижили орущего благим матом Мотю: «A-а, паразит, попался!», «Ух, проклятый ворюга!», «Стой, гаденыш, не трепыхайся!..» А упрямо протискивавшийся к месту схватки раскрасневшийся парень в расстегнутой на широкой груди рубахе наконец-то продрался сквозь плотное окружение и, приблизившись к Моте со словами: «Ах, ты, гнида паршивая! Ах, ты, поганое мурло!», засветил с размаху тому по физиономии. В воздухе сильно запахло перегаром.

С заднего салона по троллейбусу быстро побежала словесная волна о происходящих событиях и, достигнув кабины и ушей водителя, отразилась и повернула обратно.

Представители же сильной половины человечества, сбитые с толку поведением Моти, у которого из глаз уже ручьями потекли слезы, и, думая, что то ли это у него от стыда за содеянное, то ли он просто комедию ломает, грозно и непримиримо требовали: «Давай вынимай свою поганую клешню, и нечего тут слезы крокодиловы лить… Не разжалобишь! Коль попался, так надо отвечать! Будь мужиком… А ты, дамочка, — обратились они к потерпевшей, — не тяни так сумку-то, дай его руку освободить. Не боись, все зафиксировано, все в свидетелях. Не поведешь же его так в милицию…»

И тут корчившийся как будто от боли Мотя наконец-то вытащил из сумки руку, и к величайшему изумлению присутствующих все увидели похожего на огромного паука громадного морского краба, вцепившегося клешнями в пальцы вора. По салону прокатился вздох удивления. И сразу же крикливое поведение Моти и его плаксивость стали понятны и объяснимы. А тот, увидев исполинское существо на своей руке, совершенно обезумел и, от ужаса дико завопив: «А-ай!!! Помогите!!», начал исступленно ей трясти, пытаясь сбросить страшное животное. Послышался чей-то громкий возглас: «Вот это да! Ничего себе! Баба в сумке живых крабов возит!», и тут же вслед за ним: «А интересно, они ручные?». На реплики дружно ударил смех. Какая-то старушка быстро перекрестилась, шевеля морщинистыми губами. А жертва воришки, сама ничего не понимая, вытаращила глаза и, дико взвизгнув от нового испуга, словно живое ядро, ввинтилась в любопытное окружение.

Кто-то надрывно ойкнул, а кто-то ругнулся на столь смелый и неожиданный дамский маневр. Послышались сердитые восклицания. Шум и толкотня нарастали. Мотя наконец-то сбросил защитника чужой собственности и схватился за травмированную руку. С его пальцев закапала кровь.

Но тут троллейбус остановился, открыл двери, и в дверном проеме показалась голова в милицейской фуражке. Неудачливый экспроприатор был передан, как говорится, тепленьким в руки правосудия. Потерпевшая и свидетели, боязливо поглядывая под ноги, вывалились следом, и машина покатила дальше по маршруту.

За время всего происшествия сосед Шумилова и его огненно-рыжий помощник явно забавлялись происходящей кутерьмой и с неподдельным интересом крутили по сторонам головами. Каких-либо иных эмоций или сочувствия на их лицах не читалось.

Удивительная история, произошедшая прямо на глазах, никого из следующих в троллейбусе не оставила равнодушным. Порядком опустевший салон гудел как растревоженный улей. Люди оживленно обменивались мнениями, смеялись и посылали всевозможные остроты то в адрес искусанного диковинным сторожем Моти, то в сторону столь изобретательной дамы. Но ясно было одно: никто никогда с похожим случаем раньше сам не сталкивался и ни о чем подобном даже не слыхал. И вот теперь уникальный прецедент был налицо.

Тут же спохватились и начали отыскивать злополучного краба. Заглядывали, искали его во всех углах, буквально под всеми сиденьями, но тот к всеобщему удивлению как в воду канул. Исчез, испарился неизвестно куда. А самый активный и шустрый мужичок, возглавивший поиски необычного стража, недоуменно пожав плечами, мудро заметил: «Черт его знает, и куда он задевался?!»

На остановке «Красная площадь» наши знакомые покинули злополучный троллейбус и, улыбаясь и оживленно разговаривая, направились по бульвару в сторону городской набережной — красе и гордости жителей древнего города. И надо признать, что благородные чувства местных аборигенов имели под собой все основания.

Стараниями многих поколений влюбленных в свой город жителей, трудившихся над благоустройством правого высокого берега величественной реки, укреплявших, озеленявших и украшавших его оригинальными беседками, спусками и мостами, набережная превратилась в красивейшее место для отдыха горожан. Некогда своенравные и грозные в своем бурном весеннем паводке воды, безжалостно вгрызавшиеся в природное тело берега, в конечном итоге оказались закованными в прочный толстый бетон, образовав внизу дополнительный прогулочный ярус. Прогуливаясь в жаркую погоду в тени раскидистых лип, здесь можно наслаждаться близким дыханием речной прохлады и слушать тихий и мерный плеск усмиренных человеком вод.

Верхний же ярус набережной, любовно закатанный в асфальт пешеходных дорожек и разделенный ровными прямоугольниками газонов, на всем своем полуторакилометровом протяжении был обрамлен ажурной чугунной решеткой, через которую, несмотря на имевшиеся спуски в виде деревянных, металлических и бетонных лестниц, решительно перепрыгивали отдельные разгоряченные смельчаки, и, рискуя своей головой, бравируя, спускались вниз по крутому травяному откосу.

Летом, проплывая мимо города на катере или теплоходе, легко залюбоваться белоснежными фасадами старинных домов и золотистыми шлемами церковных куполов, выглядывающих с косогора на речные просторы из-за густой зеленой дымки старых деревьев.

Лучшего места для прогулок и отдыха, пожалуй, в городе и не найти.

Летом, когда раскаленное солнце лениво скатывается к горизонту, щедро посылая на землю свою волшебную энергию, когда в предвечернем воздухе вместе с разлитым теплом носятся бередящие душу запахи трав и кустов, на раскрашенной зеленью набережной и в прилегающих к ней бульварах и парках наблюдается, можно сказать без преувеличения, целое столпотворение горожан.

Осенью же, с наступлением дождей и прохлады, напротив — картина резко меняется. Но стоит лишь объявиться ярким лучам и оживить поблекший пейзаж, как людей снова неудержимо тянет на близкие сердцу места.

Вот и сегодня не по-октябрьски щедрое светило было на удивление благосклонно. Столбик уличного термометра днем взлетел до отметки в пятнадцать градусов и даже с приближением сумерек не желал опускаться вниз. Навоевавшийся за день с домами и деревьями ветер, абсолютно измотался и, вконец обессилев, затих. Под ногами шуршали опавшие листья, слышался громкий смех молодежи, кучками толпившейся то там, то здесь. Обрадованные редкой погодой, блаженствовали на лавочках или, не спеша, прогуливались пенсионеры и прочий, свободный в это время народ.

Знакомое нам мужское трио очутилось в конце бульвара, где с высокого постамента памятника, сооруженного благодарными потомками, скрестив на груди руки, задумчиво и мудро вглядывался в зеркальную гладь полноводной реки великий поэт и гражданин, который однажды в порыве нахлынувших чувств, с полными слез глазами прошептал слова признания в любви к матери рек русских: «О Волга!., колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я!». Здесь и начинался верхний прогулочный ярус, убегавший влево и вправо и терявшийся где-то вдали за деревьями и домами.