Мысли все разом спутались в его голове, а внутри начала подниматься волна негодования. Это уже было явным нахальством, если не сказать больше.
Бросив окурок в пасть пепельницы-собаки, он решительным шагом направился в коридор, вновь ожидая увидеть клетчатого здоровяка, и, щелкнув замком, энергично распахнул дверь.
На лестничной площадке вместо парня в кепке оказался мужчина неопределенного возраста. Неопределенного, между тридцатью пятью и пятьюдесятью годами. В темно-синем в полоску костюме, тоже какого-то старомодного покроя, в круглых очечках с тонкой черной оправой и маленькими темными усиками на верхней губе. Его черные и прямые волосы разделял ровный, почти посередине головы, пробор, придававший всему облику человека вид натурального чиновника, только что сошедшего с экрана какого-то давнишнего фильма. В руке посетитель держал довольно потертый и порядком разбухший портфель.
— Здравствуйте, — смиренно и вежливо проговорил незнакомец.
— Здравствуйте, — машинально отвесил ответственный работник с интонациями менее решительными, чем бы ему хотелось. — Вы ко мне?..
— О да, конечно, ошибки быть не может, — с дежурной улыбкой проворно кивнул мужчина. — Прошу покорнейше извинить за столь позднее посещение, но…
— Чем обязан? — налегая на голос, хладнокровно стрельнул хозяин квартиры, пристально уставившись на «чиновника».
— Видите ли, — вкрадчивым голосом пространно отреагировал пришедший, — вопрос к вам, я бы сказал, несколько деликатного свойства…
— Прошу ближе к делу, — начиная все больше раздражаться, недовольно буркнул автор доклада, — а то у меня совершенно нет лишнего времени. Я еще должен закончить одну неотложную работу.
— Конечно, конечно, — любезно улыбнулся обладатель портфеля. — Поверьте, я вас надолго не задержу. — И, быстро расстегнув видавший виды портфель, вынул из него точно такое же зеркало, какое предлагал хозяину квартиры и парень с соломенными волосами. — Не хотите ли приобрести дельную вещь? — протягивая зеркало, ненавязчиво осведомился незнакомец.
Ответственный работник моментально окинул взглядом протянутый предмет, убеждаясь в схожести с прежним. Но зеркало было точь-в-точь, как и первое, с паутиной тонких трещинок и маленькой голубой звездочкой посередине. И глухим голосом, полным благородного негодования, грозящим внезапно перерасти в гнев, заявил:
— Вы что, дурака валяете, что ли?.. Сначала один приходит… ночью!.. И предлагает какое-то старье… Потом другой идет… извиняюсь, с тем же дерьмом… Да на черта она мне нужна, эта… прадедушкина стекляшка?! А?.. Послушайте, дорогой мой, может быть, вам просто не хватает на бутылку? Так теперь все равно уже поздно и нигде ничего не продают!..
К еще большему удивлению ответственного работника предлагавший зеркало тип ничуть не смутился от такой обличительной тирады и, поблескивая старомодными стеклышками очков, все так же елейно заключил:
— Прошу меня извинить, что не угодил нужной вещицей. А по поводу того, что нам не хватает… Не извольте беспокоиться. Всего хватает. Но сам не употребляю и другим не советую… — и, как-то странно усмехнувшись, сунул зеркало обратно в портфель, повернулся и начал спускаться вниз.
Очутившись снова на кухне, автор доклада в возбуждении средней степени прошелся четыре раза от холодильника до окна и обратно. Это расстояние измерялось ровно четырьмя шагами. Затем, остановился, снял очки, подышав на них, протер стеклышки кончиком полотенца и, подслеповато щурясь, бросил растерянный и неспокойный взгляд на свой недописанный доклад. Работа явно топталась на месте.
Взглянув на часы, он увидел, что большая стрелка уже успела с четверки убежать на шестерку, а это означало, что времени было половина двенадцатого.
Ответственный работник налил из пузатенького графина полстакана воды и, разом осушив, вытер губы тыльной стороной руки. Затем опять потянулся к холодильнику, снова нащупал папиросу и, дунув в нее и закурив, жадно глотнул густое облачко дыма. После этого нервное возбуждение как будто бы стало спадать, а мысли, сумбурно метавшиеся в голове, пришли в нормальное состояние.
Он вернулся к неоконченному тексту и вновь стал поедать глазами недописанную страницу, стараясь хоть как-то сосредоточиться. Но это было совершенно напрасно… Он попытался понять почему. И… понял. Все его человеческое существо напряженно вслушивалось в окружающую тишину, ожидая очередного звонка. Но в следующий же момент эта мысль показалась до крайности нелепой и дикой, а все происшедшее — ну просто нереальным. Какой-то сплошной фантазией! На мгновение он даже попробовал внушить себе, что совершенно ничего не произошло, и никаких посетителей не было. Но, как и любой человек, находящийся в здравом уме и трезвом рассудке, не смог так запросто взять, да и вычеркнуть из памяти вполне реальные факты.
Он метнул нервный взгляд на часы. Большой стрелке оставалось преодолеть лишь одно маленькое деление, чтобы очутиться на цифре восемь.
Ответственный работник медленно опустился на табурет, но тело не захотело принять надолго новую позу, и он снова встал.
Надо заметить, что если бы кто-то из близких знакомых, неплохо знавших этого человека, мог бы сейчас понаблюдать за ним со стороны, то, несомненно бы, понял в каком нервном и взвинченном состоянии тот сейчас пребывал. В мимике, взгляде и жестах хозяина квартиры читались удивление, некоторая доля растерянности и все возрастающее напряжение с примесью тайного любопытства.
Сделав глубокую затяжку и шумно выпустив дым, неожиданно для себя он вдруг длинно выругался вслух. Весь текст выражения мы, конечно, приводить не будем. В силу того, что оно совсем не вязалось с ответственным положением этого человека и уж тем более не соответствовало трезвым рассуждениям и критическим выводам его будущего выступления. Но средняя фраза звучала доподлинно так: «… к чертовой матери!..»
Он потянулся зачем-то за спичками, но… в тот же момент, словно от ожога, резко отдернул руку, потому что в коридоре вновь как-то хрипло откликнулся звонок.
В следующее мгновение ответственный работник как будто окаменел. Затем недобро улыбнулся, хмыкнул и нетвердой походкой проследовал в коридор.
— Это ж надо! Мать моя женщина, ну что же в самом деле такое творится?! Неужели, на ночь глядя, кого-то еще принесло?!
Открыв дверь, он еще больше удивился. В свете неяркой лампочки взорам его предстала какая-то сгорбленная старушка довольно затрапезного вида в темном клетчатом платке на голове и длинной в меленький горошек юбке, явно уже не первой свежести. Несмотря на еще довольно теплую погоду, на бабке была надета черная засаленная тужурка из какого-то короткого меха, в руках — грубо обработанная палка-посох и крупная холщовая сумка через плечо. На древнем лице с пергаментной кожей, испещренной глубокими морщинами, красовался здоровенный крючковатый нос с большущей бородавкой на конце, а под ним редкие и седые усы. Из-под густых и нависающих бровей на хозяина квартиры сверкнули довольно живые темные глаза. Как показалось, с хищно-насмешливым выражением.
Ответственный работник ощутил неприятный холодок, пробежавший у него снизу вверх по спине, и тут же услышал как бы со стороны совсем незнакомый отрешенный голос:
— Чего тебе, бабушка?
Бабка, пошамкав беззубым ртом и шумно вздохнув, хриплым голосом произнесла нараспев:
— Здравствуй… Здра-авствуй, касатик!
— Ну здравствуй, бабуля, — несколько смутился автор доклада и как-то вяло продолжал: — Я говорю… чего так поздно-то?.. Смотри, ведь уж полночь почти, а ты все не спишь… да и вот… другим не даешь!.. Чего тебе надо-то, бабушка? А?.. Денег, что ли?
Бабка вновь потопталась на месте и, стуча своей палкой, виновато произнесла:
— Э-э-э… так ты уж извини меня, мил человек, что вот так припозднилась… Но нет… Не подумай, денег-то мне не надобно, — и, чуть помедлив и пожевав увядшими губами, сипло добавила: — Дело у меня к тебе, сердешный, вот такое дело, касатик, — и, вынув из холщовой сумки, протянула страшными костлявыми руками уже знакомое ему старое зеркало.
