Услышав последнюю фразу, Абрамзон тоже затрясся от смеха всей своей стодесятикилограммовой тушей.

Наблюдавший за происходящими событиями Валерий Иванович только зубами заскрипел от такого неприкрытого цинизма.

Орлов, поставив размашистую подпись на документе, достал из кармана носовой платок и, все еще продолжая смеяться, стал вытирать выступившие на глазах слезы.

Шумилов в числе очень немногих на заводе доподлинно знал, что в арсенале генерального имеется два образца подписей. Одна размашистая, полная, иносказательно говорила ДА. Другая же коротенькая, включавшая в себя всего лишь первые две буквы его фамилии, служила категоричным отказом. Начальники экономического и финансового отделов, четко зная свои обязанности и верховные установки, принимая подобный приказ с короткою подписью, просто обязаны были найти убедительные аргументы и, как говорится, дезавуировать его. В подобных ситуациях, как бы помеченный черной меткой документ, само собой, просто умирал. Таким образом, директор, при личной встрече никому не отказывая и на глазах выглядя щедрым руководителем, тайком переводил стрелки на своих подчиненных и, исходя из каких-то своих внутренних соображений, четко регулировал раздачу благ всегда неугомонному окружению.

— Конечно, конечно, Лев Петрович, разве ж можно об этом забыть, — убирая в папку бумагу и для виду посерьезнев, заверил снабженец. — Да ведь я и сам вроде членом партийного комитета состою.

— Ты, член… — давясь от нового сильного приступа смеха только и смог выговорить генеральный. Вот умора! Ну и повезло же Шумилову с такими помощничками. Надо бы при случае Валерию Ивановичу подсказать, чтобы заслушал начальника отдела снабжения, члена парткома Абрамзона, как тот осуществляет перестройку и выполняет решения партии и правительства в этом вопросе…

Дачу уже перестроил… заканчивает отделку бассейна… Квартиру тоже… Машину решил не перестраивать, а сразу поменять, написав слезное заявление директору, на новую «Волгу». Любовницу поменял… — Орлов вопросительно взглянул на подопечного. — Григорий Исакович, а… любовницу-то ты поменял или нет?.. Давай, расскажи народу, не стесняйся. А то неудобно как-то будет в новой машине старый багаж возить. Слушай, а ведь ты в своем заявлении этот факт упустил… Точно! Это, голубчик, не годится! Поэтому уж, не обессудь, но я думаю, что довольно сложно будет принимать решение и доказывать совету трудового коллектива выделять тебе все же новую машину или немного повременить, пока ты не закончишь перестройку в некоторых кадровых вопросах, — и он опять приложил платок к заслезившимся глазам. — Ох, Григорий, тебя, по-моему, и заслушивать-то бесполезно. Ведь ты, не дожидаясь никаких указаний сверху, сам отслеживаешь обстановку и бежишь в ногу со временем?.. Ну, попробуй хоть что-нибудь сказать в свое оправдание…

Слушая директора, Абрамзон и сам все время похохатывал в унисон с начальником, а затем наигранно посерьезнел и кротко произнес:

— Лев Петрович, я вас отлично понял. Ну что ж, будем исправлять допущенные ошибки. А как же иначе? Самому ведь бывает трудно все сразу предусмотреть. Благо еще не перевелись вот такие, как вы, мудрые люди, всегда способные заметить и поправить заблудших. Лев Петрович, можете не сомневаться, считайте, что уже исправился.

— Ладно, ладно, труженик. Ты имей в виду, я уже позабыл, когда колким словом по тебе проходился. Давай-ка, как следует, готовься к декадной оперативке. А то уже некоторые начальники цехов как резаные орут из-за отсутствия металла, а Абрамзон и в ус не дует и бровью не ведет, только приказы за хорошую работу подписывает.

— Лев Петрович, не волнуйтесь, — с жаром затараторил снабженец. — Все уже в пути, все уже на подходе. Вот чтоб мне здесь сквозь землю провалиться! Ей богу, не подведу. К декадной постараемся все закрыть, особенно по автоматному цеху… Ну уж а критику, — он почтительно прижал обе ладони к груди, — со стороны высокого руководства примем как должное.

— То-то же, — засмеялся, вставая, Орлов. — Еще бы ты не принял!.. Имей в виду — на следующей неделе доложишь, как продвигаются дела со строительством гаражей. И смотри, чтоб ни один щур к этой стройке не подкопался. Если что, я и знать не знаю, и ведать не ведаю. А то, красавчик, придется лишить тебя премии на полгода вперед. Сам понимаешь, с формулировкой: «за плохое обеспечение производства». И будешь жить, помнишь, как мужик в кино говорил, на одну зарплату… Понял меня? Вот так-то!

— Лев Петрович, Лев Петрович, — посерьезнел лицом снабженец, — ну зачем так напрасно беспокоиться, нервную систему травмировать, я же ведь не маленький. Соображаю, что к чему…

— Знаю, что соображаешь, — шумно выпуская струю дыма, пристально посмотрел директор. — Если бы не соображал, здесь бы сейчас не стоял. Я так, Григорий, просто напоминаю… Для профилактики…

На этом диалог двух хорошо понимающих друг друга людей и закончился, а чудесный экран вновь помертвел.

Валерий Иванович сидел как пришибленный, не веря своим глазам и ушам.

— Ну и ну!.. Эвона как оно! Вот так Лев Петрович!.. Кто бы мог подумать!.. Сам вечно на людях твердит о партийной совести и любви к заводу… А стоит в истинное лицо заглянуть, и… вот тебе на — темная сторона медали. Сплошное лицемерие и гнусный обман… без всякого зазрения совести. Вот где она кроется, неприкрытая двойная мораль. Говорить одно, а делать уж совершенно другое. Да, в словах у вас — узор и вязь, ну а в делах… обман и грязь! — экспромтом выплеснулась стихотворная строчка.

Шумилов вскочил, нервно закурил сигарету и, как загнанный зверь, заметался по кухне.

«Да за такие дела, а вернее, делишки, надо к чертовой матери из партии гнать!.. И не подпускать к ней даже на пушечный выстрел! Вот из-за таких оглоедов, как эти, и вера в партию у народа стала пропадать. У-у, жулье!.. Хотя а как докажешь? Ведь не скажешь же, что дома на кухне в зеркале все увидел. Тут-то уж точно за дурака сочтут…»

Он попробовал реально представить со стороны всю абсурдность своих обвинений.

«Это же просто смех, а не факты. Нет, Валерик, ручки коротковаты, не дотянешься. А последствия легко себе представить… За попытку оклеветать честного коммуниста-руководителя путь только в одну сторону — за ворота завода да с волчьим билетом на память от Орлова в зубах. Вот и попробуй с такой рекомендацией потом куда-нибудь сунуться. У него ведь кругом все свои да наши. А кляузников у нас нигде ой как не любят… Да и никогда не любили! Вот так, уважаемый секретарь парткома!.. Сиди и не рыпайся…»

О многом, что в действительности происходило на заводе и не лежало на поверхности, Валерий Иванович знал из разных источников. О чем-то догадывался сам. Глаза и уши не зря ведь даны. Да если они еще и к неплохой голове приставлены.

Вот взять того же Абрамзона. Всю жизнь вместе на заводе, хотя тот и старше его, кажется, лет где-то на восемь. И все время в снабжении. В замах только почти две пятилетки проходил. А после того как Григоренко ушел на повышение, сам уже три или четыре года начальствует. Пройдоха и проходимец ужасный, но все буквально хоть из-под земли, а достанет. Сам Орлов иногда публично говорил, что «…с другим характером в снабжении, наверно, и не сработаешь. А Григорий Исакович даже из грязи пользу извлечет. Учитесь у него, пока еще здесь работает, а не то скоро в музей истории придется передать».

Деловых качеств Абрамзону не занимать, это факт. Директор это ценил и в обиду особенно-то не давал. Возможно, еще и потому, что это могло повлиять на их личные «особые» отношения. Об этом догадывались многие и в разговорах нет-нет да прозрачно и намекали. Но одно дело предполагать, а другое — иметь на руках факты. А их-то как раз и не хватало.

Григорий Исакович, пользуясь негласной поддержкой «папы», как про себя на заводе называли Орлова, с другими руководителями структурных подразделений вел себя очень шумно и независимо. Перекричать и утихомирить его мог только генеральный, да и то не сразу.