По тропинке, ведшей причудливыми зигзагами от причала в Пойнтоне к проселку, который через несколько миль выходил на проезжую лондонскую дорогу, шагал путник, с виду совершенно неприметный. Это был Тюльпан.

Выглядел он совершенно неприметно оттого, что одет был в английское платье, подаренное щедрым Керкофом, так что теперь он был точь-в-точь как англичанин и не вызвал бы подозрения у самого бдительного наблюдателя. В кармане — но главным образом во фланелевом поясе, надетом на голое тело у него было целых сто английских фунтов, подаренных капитаном, — да, снова им, — из полученных от английских партнеров за вино и шелка.

— Когда-нибудь вернете! — сказал этот добряк с ангельским сердцем, и добавил: — Я так хочу помочь вам отыскать вашу милую — не только потому, что мы с вами так великолепно надрали этих мерзавцев и вы теперь можете рассчитывать на меня до судного дня, но ещё и потому, что такая верная, вечная и непобедимая любовь, как ваша, была когда-то идеалом моей жизни, целью, которой мне не суждено было достичь, поскольку дьявольское коварство судьбы сделало меня неверным и непостоянным, и мои чувства угасали слишком быстро.

Капитан Керкоф дал Тюльпану рекомендательное письмо. Еще увидим, кому оно было адресовано и какую лавину событий привело в движение! Пока письмо у Тюльпана в кармане и никто о нем не знает.

То, что неприметного путника делало менее неприметным, — и чему потом суждено было привлечь подозрительное внимание — болталось у него на цепочке вокруг шеи: небольшая дощечка, прыгавшая на груди в такт шагам. Эта гениальная идея осенила добрейшего капитана Керкофа, который сообразил, что Фанфанов английский, хотя несколько улучшившийся, как вы помните, вследствие усиленного изучения словарей и чтения Родерика Рэндома, был излишне литературен, и страдал отсутствием разговорных оборотов, то есть выглядел по отношению к бытовой речи как вельможа в толпе своих подданных. Потому капитан Керкоф изготовил для Тюльпана эту деревянную табличку, на которой написал по-английски: "Deaf and Dumb" — "Глухой и немой", так что Тюльпану не угрожало заговорить в шекспировском стиле с глупцами, понимающими только кокни, ни даже то, что эти глупцы, заговорив с ним, обнаружат, что он не понимает ни слова! Глухонемой! Отличная защита! А поскольку в те времена редко кто умел читать, само собой разумелось, что Тюльпан тоже не умеет, и значит сможет в любой ситуации прикинуться идиотом, — даже если ему — как в палате лордов — вдруг соберутся задавать вопросы письменно!

Было около одиннадцати, когда Тюльпан добрался по проселку, о котором мы уже упоминали, по удивительно ровным местам до мощеной дороги, которая вела к Лондону. Керкоф, знавший здешние края, советовал Тюльпану остановиться у дольмена, на котором высечено название этого места: "Нью Миллс", и подождать там дилижанс, который проезжал раз в день и направлялся в сторону столицы, куда, как утверждал капитан, добирался за два-три дня.

Тюльпан сидел у дольмена часа два, пока услышал отдаленный лязг и чуть позже увидел на повороте из-за леса гигантский, тяжелый экипаж, крытый брезентом, который тянула шестерка лошадей. С некоторым опасением поднял руку, остановится ли тот ради него, и не станет ли кто-нибудь его разглядывать с дотошной подозрительностью. Но нет, ничего такого не случилось — по крайней мере, не в этот момент. Экипаж остановился, кучер крикнул что-то, что можно было считать подбадривающим предложением садиться. Тюльпан так и сделал — и очутился в компании двух десятков пассажиров, выглядевших довольно неотесанно. По большей части они, видимо, были деревенскими жителями, и половина из них спала.

Кучер, просунув голову внутрь, снова крикнул Тюльпану что-то, чего тот не понял. Приподняв свою табличку, тот униженно показал на нее. Какой-то бородач-пассажир наклонился к нему — видимо, он единственный здесь умел читать — и сказал кучеру несколько слов, вызвавших у остальных вздох жалости, из чего Тюльпан понял, — они поняли, что он инвалид. А бородач даже любезно перевел Тюльпану, что сказал кучер, потерев друг о друга указательный и большой пальцы, что везде означает одно и то же — деньги. Тюльпан из этого жеста понял, что с него требуют плату за проезд. Осклабившись, кивнул в знак согласия, и душе его полегчало, раз путь начинался неплохо. Достав из кармана горсть монет, протянул их кучеру, чтобы тот отобрал нужное. Но по реакции кучера и по тому, как вдруг нахмурился бородач, и как начали переглядываться попутчики, тут же понял, что произошло нечто весьма неприятное.

— Where have you taken this?[6] — спросил его бородач, ткнув пальцем в деньги на ладони.

"— Он меня спрашивает, где я это взял!" — на этот раз понял Тюльпан, удивляясь, что в его деньгах странного.

— Too much for such a young boy![7] — заметил ещё один пассажир.

И тут вдруг Тюльпан разобрал ещё одно слово, переходившее из уст в уста, причем все лица сразу напряглись: "thief"![8] Они его считают вором. Но почему?

Взглянув на монеты на своей ладони, он понял, как глупо получилось, но был так растерян, что не знал, как быть: это оказались гинеи! Тюльпан просто забыл тот краткий урок, который преподал ему Керкоф по части английских денег, и достал из кармана горсть гиней — монет, обладавших наибольшей ценностью. И сумма, оказавшаяся у него на ладони, превышала все, что довелось видеть в жизни этим беднякам! На плечо Тюльпана упала тяжелая рука, заставив его сесть, и тут же вокруг загудел хор возбужденных голосов, из которого он понял три-четыре слова: "next village","constable" и опять уже знакомое "thief".[9]

— Ну нет! Какое невезение! Дать себя повесить из-за такой ерунды? За такую идиотскую опрометчивость! Этого я себе никогда не прощу! — подумал Тюльпан. — Но если меня передадут полиции, найдут не только остальные деньги, но и рекомендательное письмо, которое может оказаться более компрометирующим, чем все остальное вместе. — И еще: — Меня будут бить, я в конце концов заговорю. И буду разоблачен. И как пить дать обвинят, что я шпион, или убийца, или Бог весть кто!"

Хотя и крепко держала его рука бородача, он тут же вырвался, проскочил между ногами пассажиров, которых толчок экипажа отбросил назад на сиденья, и кубарем вылетел на дорогу, ободрав запястья, но тут же вскочил и припустил бегом.

Кучеру понадобилось секунд пятнадцать, чтобы остановить дилижанс. С проклятиями мужчины высыпали на дорогу и двое помоложе пустились за Тюльпаном. И бегуны они оказались хоть куда!

"— Черт возьми, да они меня догонят!" — сказал себе Тюльпан, который после утомительной ночи, перенесенной бури, и после перехода в несколько миль, да ещё без завтрака, чувствовал, что ноги у него словно свинцом налиты. Потому он вдруг остановился, оглянулся и взглянул на преследователей — да, ребята были молодые, теперь он хорошо видел, — и они стремительно приближались к нему, подбадривая друг друга.

Когда между ними оставалось метров пятнадцать, он все поставил на кон и, разжав кулак, в котором до сих пор сжимал свои монеты, изо всех сил швырнул их в сторону преследователей. А сам опять припустил во всю прыть.

Шагов через пятьдесят обернулся. Оба парня на четвереньках ползали по траве, копаясь в ней, как свиньи в поисках трюфелей. когда через минуту обернулся снова, увидел, что дерутся, но шестеро других, уже догнавших их, поползавших в траве и ничего не нашедших, теперь вновь пустились за ним, словно на крыльях, выросших от мысли, что убегающий юнец, раз он на такое пошел, наверняка имеет при себе множество денег. Тюльпан слышал за спиной разносящиеся средь пустынных полей крики, которые неумолимо приближались. Налево за холмом был виден небольшой лесок. Через минуту-другую Фанфан укрылся в нем.