11 августа Трояновский сообщал: «Почти все приходящие к нам в один голос говорят, что в армии идет энергичная подготовка к войне с нами. Настроение Араки в отношении нас в последнюю неделю ухудшилось под влиянием ознакомления с данными коммунистического процесса <очередной суд на японскими коммунистами. – В.М.>. Военные заводы работают день и ночь. Некоторые энергично выступают против войны с нами. Идет ожесточенная борьба между генералом Араки и адмиралом Като, решительно стоящим за хорошие отношения с нами. Окружение императора тоже против войны с нами… Я хочу видеться с Араки, но мне некоторые не советуют, опасаясь дурного впечатления мининдела и даже провокаций со стороны Араки».[149] Буквально на следующий день влиятельный журналист Фусэ, гордившийся тем, что брал интервью у Ленина, Троцкого и Сталина, говорил советнику полпредства И.И. Спильванеку: «Почему Араки враждебен к СССР? Он верит информации своих атташе и "агентов, которые дают одностороннюю и неправильную информацию, измеряя все, что делается в СССР, только с точки зрения японских военных». Фусэ сказал, что японские дипломаты редко пишут из Москвы, и их отчеты не могут конкурировать с информацией, получаемой от военных. Он также обратил особое внимание на несогласие армии и флота по вопросам внешней политики, на роль личной дружбы Като с Трояновским, заметив: «Но наше счастье <выделено мной. – В.М.>, что Трояновский умеет хорошо играть на противоречиях флота с армией».[150] Как ни старался Трояновский, ему не удалось добиться заключения пакта о ненападении. Однако он стал одним из самых популярных в японской столице иностранных дипломатов, а его деятельность на посту полпреда оценивалась очень высоко – в том числе самими японцами (генерал Араки демонстрировал личную симпатию к нему) и даже американцами, хотя дипломатических отношений между Москвой и Вашингтоном в то время не было. В начале февраля 1932 г. американский посол в Токио К. Форбс записал в дневнике: «Русские не угрожают, не протестуют; они просто предложили мирный <договор. – В.М.> или договор о ненападении, от которого Япония уклонилась, и продолжают тихо посылать войска в Сибирь, позволяя японцам самим разбираться, что происходит. (Это именно тот язык, который японцы понимают, – язык силы, без каких-либо угроз)».[151]

Среди видных деятелей Третьего рейха (алкоголиком Леем и погромщиком Штрейхером можно пренебречь) рейхсминистру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу в памяти потомков не повезло, пожалуй, больше всех. Демонический, а точнее, сильно демонизированный, облик Гитлера до сих пор будоражит воображение, вызывая к жизни самые экзотические теории и делая фюрера предметом маргинального, но живучего культа «эзотерического гитлеризма». Импозантный и светский рейхсмаршал Геринг, боевой летчик, трогательно преданный памяти покойной жены Карин и к тому же известный англофильскими симпатиями, – или умело симулировавший их? – мог казаться «человеческим лицом» нацизма и даже весьма привлекательной альтернативой «бесноватому фюреру». Скромный и бесцветный трудяга Гесс прославился на весь мир донкихотским «прыжком» в Англию в разгар войны и вызывал сочувствие безнадежным, более чем полувековым сидением в Шпандау, тем более что никаких леденящих душу преступлений за ним не числилось. О Розенберге всерьез пишут как о философе, хотя Шпенглера из него явно не получается. Даже Геббельс и Гиммлер продолжают завораживать умы как злодеи мирового масштаба – «злые», но все же «гении» пиара и репрессий. О них выходят книги, написанные историками и журналистами, разоблачителями и неонацистами. Они появляются в фильмах, документальных и художественных, серьезных и не очень. В общих чертах их жизнь известна широкому читателю (даже на уровне «глянцевых» журналов), хотя нередко в искаженном виде.

Риббентропу ничего этого не досталось. Бывшие подчиненные, начиная со статс-секретаря, т.е. заместителя министра, Рихарда фон Вайцзеккера, начали ставить бывшему шефу каждое лыко в строку уже во время Нюрнбергского процесса, на что он горько жаловался в своих тюремных записях. «Если сегодня эти господа подвизаются в качестве «свидетелей» против меня, то с человеческой точки зрения это печально. Годами сотрудничая со мной, они показывали совершенно иное лицо. Но в обстановке сегодняшнего психоза возможна ведь любая смена взглядов, и при бесхарактерности многих, слишком многих людей меня это уже не удивляет. Уверен, что Обвинение при некотором нажиме сможет получить почти от каждого сотрудника министерства иностранных дел любые показания против меня, какие только оно захочет. Констатация печальная, но верная».[152]

«Многие, слишком многие» не любили рейхсминистра и тогда, когда он был в зените своей карьеры. В министерстве, которое и при нацистах во многом сохраняло чопорно-аристократический характер, его считали плебеем и выскочкой, не забывая о том, что он был «торговцем шампанским» и имел не слишком много прав на аристократическую приставку «фон» (в 33 года усыновлен бездетной теткой). Деятельность «бюро Риббентропа», о котором речь пойдет далее, вызывала постоянное раздражение кадровых дипломатов, не понимавших, зачем надо дублировать их работу, и недовольных тем влиянием, которые имели на фюрера «конкуренты», к тому же не очень-то считавшиеся с традиционными правилами дипломатии. С другой стороны, «партийные товарищи», ветераны кулачных боев с коммунистами в двадцатые годы, видели в Риббентропе, во-первых, «буржуя», во-вторых, «примазавшегося» (он вступил в партию только после первой личной встречи с Гитлером в августе 1932 г.). К тому же «специалистов» по внешней политике среди нацистских бонз хватало и без него: на особую роль в германской дипломатии претендовали «светский лев» Геринг, «пиарщик» Геббельс, глава внешнеполитического отдела НСДАП «философ» Розенберг, шеф всех зарубежных организаций партии гауляйтер Боле и даже глава Трудового фронта («упорядоченных» профсоюзов Рейха) Лей.

Со страниц послевоенных мемуаров германских, да и большинства иностранных дипломатов Риббентроп предстает человеком неумным, малообразованным, самодовольным, напыщенным, порой грубым и совсем уж не разбирающимся в мировой политике. На него возлагается вся ответственность за подчинение германской дипломатической службы нацистскому диктату и, разумеется, за все ошибки дипломатии Рейха.

Совсем как в мемуарах большинства германских генералов: все победы благодаря нашим талантам, все ошибки из-за «идиота Гитлера».

Трудно не верить трогательному единодушию осведомленных мемуаристов. Кому как не им знать правду?! Однако чем больше читаешь их мемуары, тем больше вопросов остается: а где же вы сами, господа хорошие, были? Почему не возражали? Почему не пытались переубедить шефа (который, заметим, вообще имел склонность поддаваться чужому влиянию)? Почему продолжали служить и не только не отказывались от карьеры и причитающихся благ, но еще и интриговали ради новых постов и наград? Понятно, что вопросы эти по большей части сугубо риторические. Дипломаты предпочитали тихо брюзжать в своих имениях и аристократических клубах, плести заговоры вместе с недовольными из армейских кругов, а иные и вовсе вступали в тайные контакты с иностранными разведками, что, заметим, является государственной изменой. В одном можно безусловно согласиться и с Риббентропом, и с его обличителями – подбирать себе надежных сотрудников рейхсминистр, за единичными исключениями, не умел и так и не научился.