Что же происходило в эти дни в Токио?
25 июня на заседании координационного комитета правительства и ставки Мацуока заявил: «Я заключил Пакт о нейтралитете, так как считал, что Германия и Советская Россия не начнут войну. Если бы я знал, что они вступят в войну, я бы предпочел занять в отношении Германии более дружественную позицию и не стал бы заключать Пакт о нейтралитете. Я заявил Отту, что мы останемся верными нашему союзу, несмотря на положения (советско-японского) Пакта… В том же духе я говорил с советским послом… Конечно же, я не говорил ему о разрыве Пакта о нейтралитете». Позиция министра была ясной: «Когда Германия победит и завладеет Советским Союзом, мы не сможем воспользоваться плодами победы, ничего не сделав для нее. Мы должны либо пролить кровь, либо прибегнуть к дипломатии. Лучше пролить кровь… Неужели мы не вступим в войну, когда войска противника будут переброшены на Запад?».[686]
Почему он так поступил? Современники, а затем историки терялись в догадках. Поверил в неминуемый успех блицкрига и решил «не опоздать на автобус», проявив себя как типичный оппортунист? Стремился любой ценой войти в историю, понимая, что туберкулез делает свое дело? Слегка повредился рассудком от головокружительного развития событий, как прямо говорил его главный антагонист Хиранума? Полагаю, что и первое, и второе, и третье.
Однако «сумасбродного гения» никто не поддержал. Военный министр Тодзио: «Мы не должны полностью полагаться на Германию». Морской министр Оикава: «Не следует планировать удар по Советской России, нужно готовиться к движению на юг. Флот не хотел бы провоцировать Советский Союз». А Коноэ даже «рассматривал возможность ликвидации Тройственного пакта, поскольку тот утратил raison d'etre после того, как Германия без каких-либо консультаций с Японией начала войну против России и тем самым создала ситуацию, совершенно несовместимую с предположениями участников союза о вовлечении в него СССР».[687] Война между Германией и Советским Союзом не только похоронила все надежды на сотрудничество Берлина, Москвы и Токио, которое было одной из главных целей пакта, но лишила его участников последней реальной возможности стратегического партнерства и взаимной помощи. Иными словами, пакт утратил практическую ценность.[688] Однако на более активные действия премьер не решился.
Кабинет заседал ежедневно, как Татэкава и сказал Молотову. 27 июня Мацуока настойчиво повторял: «Мы должны сначала ударить на Севере, а затем нанести удар на Юге… Нам следует ударить на Севере, даже если мы в некоторой степени отступим в Китае… Я хотел бы иметь решение о нанесении первоначального удара на Севере и сообщить об этом намерении Германии… Я хотел бы принятия решения напасть на Советский Союз». Иными словами, он требовал принятия стратегического и политического решений одновременно. Хиранума, испытывавший к Мацуока личную антипатию, наставительно сказал: «Господин Мацуока, подумайте должным образом о проблеме, с которой мы имеем дело». Начальник Генерального штаба армии Сугияма просто ответил ему: «Нет». Его поддержал начальник Генерального штаба флота Нагано.[689] Поэтому 28 июня Зорге радировал: «Отт понял, что Япония не выступит на север сейчас».[690]
30 июня весы как будто на секунду качнулись в сторону «северного варианта»: его осторожно поддержал русофоб и антикоммунист Хиранума. Может быть, после реплики Мацуока, что «великие люди должны уметь менять свое мнение»? Но главное решение было принято 2 июля: на Советский Союз не нападать, пока он сам не рухнет под ударами вермахта, т.е. пока не будет оккупирована как минимум его европейская часть. Таким образом, Япония готовилась к роли «вора на пожаре», как позже окрестят вступление СССР в войну с ней в августе 1945 г. За нападение ратовал только председатель Тайного совета Хара. Даже Мацуока уже был не так настойчив.
В литературе встречаются утверждения, что против войны с СССР выступал военный министр Тодзио. В доказательство приводятся его слова: «Нападение должно произойти тогда, когда Советский Союз, подобно спелой хурме, готов будет пасть на землю».[691] Милитарист и представитель «квантунской клики», Тодзио не оставлял мысли об экспансии в Приморье, но только в том случае, если Советский Союз потерпит поражение в войне с Германией и не сможет оказать Японии никакого сопротивления. Мацуока, призывавший к немедленному вступлению в войну, занимал как раз противоположную позицию.[692]
Можно считать, что стратегическое решение о войне против СССР было. Но политического не было, не говоря уже о тактическом. Штабные разработки, сколь подробными они бы ни были, так и остались на полках.
После заседания Мацуока вызвал Сметанина и, снова выразив сожаление по поводу возникшего конфликта, поставившего Японию в сложное и деликатное положение, сообщил, что Токио будет придерживаться Пакта о нейтралитете, но оставляет за собой свободу действий в случае изменения обстановки.[693] Одновременно министр продолжал заверять германского посла, что прилагает все усилия для скорейшего вступления Японии в войну, на чем теперь настаивал Риббентроп.[694]
12 июля в Москве Молотов и британский посол Криппс подписали соглашение о совместных действиях в войне против Германии. 15 июля нарком проинформировал о нем Татэкава, заявив, что оно «касается только Германии и… не может дать почву к недоразумениям между СССР и Японией», а Советский Союз будет неукоснительно соблюдать Пакт о нейтралитете. Посол заметил: «Англия для Японии почти враг, а японский народ так прямо и считает, что Англия является врагом Японии. И то, что СССР заключил соглашение с врагом Японии, не может, по мнению Татэкава, не повлиять на чувства японского народа к СССР в сторону охлаждения… Очень желательно, чтобы СССР не предпринимал дальнейших шагов, которые могли бы дать общественному мнению Японии повод быть настроенным против СССР, ибо в таком случае японскому правительству будет очень трудно сдерживать естественное проявление чувств японского народа». Короче говоря, пугал. Но на прощание счел нужным сказать: «Мацуока не знал о намерении Германии воевать против СССР вплоть до 22 июня… Тов. Молотов тогда спрашивает у Татэкава, как же это так могло получиться, что Германия поставила участника тройственного пакта перед совершившимся фактом. Татэкава думает… что Германия думала, что Япония против этой войны».[695] Через полгода Япония поставит Германию перед совершившимся фактом нападения на Пёрл-Харбор.
В день подписания соглашения с Великобританией Сметании был у Мацуока и снова пытался получить конкретный ответ об отношении к Пакту о нейтралитете. На следующий же день министр вручил ему памятную записку, однако понять из нее что-либо было непросто: «Пакт остается в силе, хотя и не применим к германо-советской войне <? – В.М.> …Пакт сохраняет свою силу постольку, поскольку он не будет противоречить Тройственному пакту в тех его аргументах, в которых Япония должна уважать цели и дух Тройственного пакта <? – В.М.> …Поскольку это касается нынешней войны, то я уверен, что в настоящее время Япония будет занимать такую позицию, при которой она свободно, не связывая себя ни Пактом о нейтралитете, ни Тройственным японо-германо-итальянским пактом <? – В.М.>, сможет определить собственную политику».[696]
Но это было уже не так важно, потому что дни пребывания Мацуока в должности были сочтены. Ни Молотов, ни Сметанин, видимо, не знали о том, что японское правительство оказалось перед лицом кризиса. Вернувшись из Европы, Мацуока всерьез вознамерился стать следующим премьером. «Господи, помоги Японии, если это случится», – записал 2 мая в дневнике американский посол Грю.[697] Министр стал пропагандировать «дипломатию Мацуока» как альтернативу официальному курсу, требовал аудиенций у императора через голову премьера (серьезное нарушение субординации), попытался укрепиться в Ассоциации помощи трону, однако сразу же столкнулся с сопротивлением бюрократических кругов во главе с Хиранума, затем всего кабинета и армейского руководства. Чашу терпения переполнили его выпады против США и Великобритании в то время, как премьер пытался нормализовать отношения с Вашингтоном. 16 июля Коноэ подал в отставку и два дня спустя сформировал кабинет почти в том же составе, но без Мацуока, которого сменил осторожный адмирал-интеллектуал Тоёда. Год назад официоз МИД возвещал: «время старой дипломатии прошло». Теперь на тех же страницах говорилось, что японской дипломатии нужен лидер-прагматик с «ясной головой», а не романтик.[698]
