Меры предосторожности со стороны министра вполне понятны. Он опасался не только и не столько давления со стороны иностранных держав, сколько возможного неуспеха своей миссии. Ему предстояло вернуться «со щитом или на щите», и честолюбивый Мацуока, конечно, предпочитал второй вариант. Однако возможность провала нельзя было сбрасывать со счетов, поэтому московские переговоры можно было представить «визитом вежливости» – но только постфактум, не афишируя заранее никаких надежд или расчетов на них. Мацуока любил представлять себя знатоком России, хотя все же вряд ли знал басню о том, как «наделала синица славы, а моря не зажгла». Знал не знал, но такую возможность чувствовал, а потому до поры до времени не хотел афишировать свои планы. Дополнительный плюс: в случае успеха он будет неожиданным, а потому еще более громким и эффектным. Именно этого министр и жаждал более всего.
Излагая дальнейшее содержание беседы Мацуока со Сметаниным, Б.Н. Славинский, который впервые ввел ее запись в научный оборот, сообщает, что полпред поинтересовался конкретными планами гостя, дабы заранее подготовиться к переговорам и тем самым облегчить их. «Динамичный и сумасбродный гений», Мацуока, подобно Мудрому Филину из известного анекдота, не любил толковать о таких мелочах, предпочитая заниматься стратегией. Для «более конкретной беседы» он предложил сначала заключить торговый и рыболовный договоры и был, похоже, недоволен осторожным скепсисом собеседника по этому поводу. Желая набить себе цену, он снова и снова повторял, как много делает для нормализации и улучшения отношений с СССР, несмотря на сопротивление в Тайном совете, правительстве и парламенте. Особенно он жаловался на «минвнудела и Минюста», что тоже нуждается в пояснениях, которых не дали на Сметании, ни Славинский.
Речь идет о завершении борьбы за лидерство в Ассоциации помощи трону, перспективной, но громоздкой «новой политической структуре», созданной с большой помпой летом 1940 г. и призванной вобрать в себя все прежде существовавшие политические партии и общественные организации. Основной конфликт развернулся между, условно говоря, «радикалами» и «бюрократами», первая битва которых пришлась на осень 1940 г., время обсуждения проекта «новой экономической структуры». Подготовленный «мозговым трестом» Коноэ – Исследовательской Ассоциацией Сева, проект предусматривал усиление государственного участия и контроля в экономике со ссылкой на «чрезвычайное время», поэтому бюрократы и лидеры деловых кругов сочли его слишком радикальным и едва ли не «коммунистическим» (последнее можно отнести исключительно на счет демагогии). «Бюрократы» добились его отклонения и принятия своего варианта, что и произошло 7 декабря – на следующий день после того, как в кабинет был введен в качестве министра без портфеля барон Хиранума, бывший премьер и лидер наиболее консервативной части правительственной бюрократии. 21 декабря министры внутренних дел и юстиции Ясуи и Кадзами, приближенные и протеже Коноэ, подали в отставку, а на их места были назначены соответственно Хиранума и отставной генерал Янагава. За этим последовало пресловутое «дело красных» в министерстве торговли и промышленности, закончившееся арестом почти всех авторов «радикального» проекта. Затем, в последние дни марта 1941 г. все руководство АПТ во главе с графом Арима, ближайшим другом Коноэ, подало в отставку, а ее руководящие органы были реформированы в соответствии с планами Хиранума. Сначала у Ассоциации «вырвали жало», ликвидировав ее политическое, плановое и парламентское бюро, где доминировали радикалы, а затем ее префектуральные отделения были переподчинены губернаторам, то есть министерству внутренних дел Хиранума, который, помимо всего прочего, испытывал к Мацуока глубокую личную антипатию.[607]
18 марта Татэкава обсуждал с Молотовым конкретную программу визита, изложив ему пожелания министра. Мацуока просил уже о двух встречах со Сталиным – до поездки в Берлин и после. Прекрасно понимая планы и намерения гостя, нарком не возражал, но сослался на необходимость согласовать вопрос с самим Сталиным.
В преддверии приезда Мацуока на стол Молотова лег еще один важный документ – памятная записка курировавшего дальневосточную политику замнаркома Лозовского, датированная 22 февраля:
«В связи с приездом в Москву Мацуока, можно ожидать, что японское правительство вновь поставит вопрос о заключении между СССР и Японией договора о ненападении. В связи с этим считаю необходимым напомнить Вам следующее:
В статье 2-й договора о ненападении, заключенного между СССР и Китаем 21 августа 1937 г. <т.е. через полтора месяца после начала «Китайского инцидента». – В.М.> в г. Нанкине, сказано:
«Если одна из Высоких Договаривающихся сторон подвергнется нападению со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Высокая Договаривающаяся сторона обязуется не оказывать ни прямо, ни косвенно помощи такой третьей и третьим державам в продолжении всякого конфликта, а равно воздержаться от всяких действий или соглашений, которые могли бы быть использованы нападающим или нападающими к невыгоде стороны, подвергшейся нападению.
В развитие этой статьи при подписании договора о ненападении уполномоченные СССР и Китая обменялись следующей устной <т.е. никем не подписанной. – В.М.>, строго конфиденцальной декларацией:
«Устная декларация, строго конфиденцальная и никогда не подлежащая оглашению, ни официально, ни неофициально:
При подписании сегодня договора о ненападении уполномоченный СССР заявляет от имени своего правительства, что СССР не заключит какого-либо договора о ненападении с Японией до времени, пока нормальные отношения Китайской Республики и Японии не будут формально восстановлены <выделено везде Лозовским. – В.М.>.
Из вышеприведенных документов видно, что СССР взял на себя обязательство не заключать с Японией договора о ненападении на время войны Китая с Японией».[608]
Секретные протоколы, будоражащие умы общественности, придумали не Молотов с Риббентропом летом тридцать девятого! Под будущий пакт с Японией была заложена мощная мина, о которой в Токио, разумеется, не знали. На момент заключения договора с Чан Кайши это, пожалуй, было оправдано, но за три с половиной года ситуация изменилась. Но Сталин и Молотов решили не отступать от декларации, что диктовало едиственный возможный выход: подписать пакт о нейтралитете.
23 марта Мацуока прибыл в Москву. Как и Риббентропа, его встречал замнаркома – на сей раз Лозовский. По протоколу Молотов мог не встречать министров, т.к. был одновременно главой правительства. В то время японские министры иностранных дел редко покидали страну, поручая ведение заграничных переговоров послам или специальным уполномоченным. Поэтому визит такого уровня, конечно, был событием.
Как и просил Мацуока, газетные сообщения о его визите были краткими и подчеркивали, что он находится в СССР проездом. На следующий день он встретился с Молотовым и Сталиным. Восемь лет назад, проезжая Москву по пути в Женеву, Мацуока уже пытался «пробиться» к вождю. Предмета для делового разговора у него не было, да и ранг визитера был не столь велик, поэтому его не приняли. Пришлось издали посмотреть на Сталина, стоявшего на трибуне Мавзолея во время демонстрации 7 ноября, и довольствоваться разговором с Литвиновым. Мацуока стремился в Кремль из соображений личного престижа: в 1932 г. потому, что намеревался из администратора стать самостоятельным политиком; в 1941 г. потому, что всерьез примеривался к креслу премьера и «набирал очки» в глазах радикалов, для чего встречи с диктаторами – Сталиным, Гитлером и Муссолини – были просто необходимы. Так что им двигали не только государственные интересы.
После обмена положенными приветствиями Мацуока, «разъясняя цели своей поездки в Европу, говорит, что идея посещения Берлина и Рима у него возникла в связи с заключением пакта трех держав и в целях обмена мнениями с руководителями Германии и Италии… Личного контакта между руководителями государств, заключивших тройственный пакт, не было <конечно, имелись в виду Коноэ и Мацуока, а не Гитлер и Муссолини. – В.М>. Обмен мнений происходил только по телеграммам, что не могло заменить личного контакта… Мацуока добавил, что он знаком только с Муссолини и Чиано, а с Гитлером и Риббентропом до сих пор лично не встречался… Отношения с СССР для Японии также являются важными, и свою нынешнюю поездку в Берлин и Рим он хочет использовать для встречи с руководителями Советского Союза».[609]
