Я обиделся и попытался отрубить ему голову. Завязалась битва. Не по сценарию…

— Ругались взрослые?

— Да, когда у них истерика закончилась.

Александра Митина. Про собственную гениальность.

— Я в четыре года прочла «Три мушкетера» Дюма. Мне настолько понравилось, что

дочитывала книгу до конца и начинала снова. И так раз тридцать. Или сорок. Каждый раз

читала и жалела, что память нельзя стереть. Ну, прочесть, все забыть и начать снова, как

будто в первый раз. А в садике воспитательница попросила рассказать стишок, все дети

рассказывали какие-то коротенькие, а я ей Конька-Горбунка! Полностью!

— Дослушала?

— По-моему, да, я только первые полчаса помню.

Любовь Шевченко. Про сахар, искусство и ванную комнату.

— Мы жили в Пархомовке, где была художественная галерея и сахарный завод.

Школьников каждую пятницу (!) водили на экскурсию в галерею. От Рембрандта через год

слегка подташнивало. А еще все пархомовские дети грызли сахар. Кусками. Почти у всех

родители работали на сахарном заводе. А я, учительский ребенок, им страшно завидовала.

Потом мы переехали на Новые Дома, и я впервые увидела ванну. Купалась часа четыре…

— Сахар ешь сейчас?

— Только в кофе. Но предпочитаю пиво. И душ.

Еженедельник «Объектив-Но» № 12 от 23 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ТРИ ИДИОТА В ОДНОМ ТАМБУРЕ. ПЬЕСА

Всю неделю я мечтала выспаться. Воскресенье, 8 утра. Нет, не так. ВОСКРЕСЕНЬЕ! ВОСЕМЬ УТРА! Звонок в

дверь!

В такое время прийти в дом, куда тебя не звали, имеют моральное право только близкие

родственники. Или милиция. Однажды к нам приходила милиция в воскресенье, только около

шести утра. Тогда я посмотрела на часы и подумала, что только мама сможет избежать

ненормативной лексики. Оказалось, не только. Мужчина за дверью представился

подполковником таким-то и произнес довольно странное предложение: «В вашем дворе нашли

человеческую ногу, что вы можете сказать по этому поводу»? Что я могла сказать по этому

поводу?!? Но я сказала. Я сказала буквально следующее: «Я не знаю, где все остальное, честно».

Это была правда. Подполковнику ответ не понравился, и он потребовал документы. Все

закончилось хорошо, в паспорте не обнаружилось ни малейшего отношения к потерянным во

дворе частям тела. Но после этого случая звонки в дверь до полудня по выходным вызывают у

меня устойчивые ассоциации.

Я открыла (привычку спрашивать «Кто?» или смотреть в глазок родители так и не привили, хотя старались), передо мной стояла женщина. Явно не милиционер и точно не мама. Она

была странно одета. Малиновая шапка, зеленое пальто и почему-то синие сапоги. Я обычно

невнимательна к деталям, друзья обижаются, что не замечаю обновок. Но тут каждая вещь

кричала о своей самостоятельности, даже о независимости друг от друга. В композиции не

хватало только оранжевого шарфика.

— Доброе утро! — не сказала — взвизгнула женщина. У нее явно было отличное

настроение.

Я не стала хамить, в смысле отвечать на любезность. Точнее, не успела.

— Скажите, сколько человек будет голосовать в этой квартире?

Она улыбнулась как-то странно — голову склонила в один бок, а губы сдвинула в другой.

Потом занесла карандаш над тетрадкой в клеточку и… Вспомнился учитель истории, который

с упоением рассказывал о древнегреческих скульптурах: «Посмотрите на него! «Мальчик, вытаскивающий занозу» — он всем своим видом показывает сиюминутность происходящего, вот сейчас он достанет занозу и побежит дальше…»

Я обернулась, внимательно посмотрела на собственную дверь.

— В этой?

Не то чтобы я не поняла вопрос, просто плохо поняла, поэтому тянула время, чтобы

подумать.

— Да, в этой.

Она наклонилась так, что ее ухо находилось на одном уровне с моим дыханием, карандаш

уткнула в бумагу.

— Мы не будем тут голосовать.

Тетя мгновенно черкнула горизонтальную линию в тетради. Губы вернулись на место.

Я продолжила:

— Мы пойдем на участок.

Я не издевалась, просто говорила медленно. Потому что воскресенье, восемь утра. В конце

концов, она могла говорить о людях, которые должны голосовать на дому. Формулировать

надо точнее.

Не меняясь в лице, она с такой же скоростью зачеркнула горизонтальную линию напротив

номера моей квартиры и вернула губы на щеку, ближе к правому глазу.

— Вы меня не поняли. Я имела в виду, сколько людей имеют право голоса в этой квартире?

Я задумалась. Второй вопрос мне показался сложнее.

— В этой?

Она выровняла голову. И опустила руку с тетрадкой.

— Да, в этой. Вы здесь живете?

— Да.

— Странно. Вы не можете посчитать людей у себя дома?

Я обиделась. Конечно, я могу посчитать. Я не могу быстро сообразить, кто, кроме меня, обладает там правом голоса. Ну, когда я дома, понятно, а когда меня нет?

Медленно открылась соседняя дверь. Голова, которая высунулась из-за нее, напомнила

какой-то до боли знакомый мультик, она была лохматая, небритая, ей явно не нравился

дневной свет. Хриплым, но человеческим голосом она спросила: «Шо тут»?

Это был сосед Дима. Наверное, «любительница вопросов» позвонила сразу в обе квартиры. Я

обрадовалась, что у меня реакция лучше.

Женщина потеряла ко мне интерес и взвизгнула «Доброе утро!» в сторону Димы.

— Здрасьте, — ответил он.

— Молодой человек, скажите, пожалуйста, какое количество людей имеет право голоса в

вашей квартире и сколько человек двадцать шестого марта собирается принять участие в

выборах?

Ничего себе, думаю, дискриминация! Мне так односложными, плохо сформулированными

предложениями, а ему вот так сразу все и разжевала! А тамбур, между прочим, я открыла, вот.

— Шо-о?!

Диму, должно быть, потрясло количество слов. Зря я обижалась.

Он вышел в тамбур полностью. Под мультяшной головой была тонкая шея в вязаном

свитере и семейные трусы в полоску. Женщина шарахнулась, но не сдалась.

— Мужчина!

— Шо?

Она повторила спич слово в слово и замерла с выражением лица, полным надежды на

понимание. Дима обратился ко мне:

— Кто это?

Меня учили говорить правду.

— Не знаю.

Диму не учили быть вежливым.

— Что она сказала?

Я попыталась перевести с тетиного на Димин:

— Ты на выборы пойдешь?

— Сегодня?

— Нет, в воскресенье.

— А сегодня что?

— Воскресенье.

Пауза. Пазлик не складывался. Причем ни у меня, ни у соседа, ни у малиновой шапки. Что-то

было не так. Наверное, все-таки воскресенье. Женщина почувствовала себя лишней, но

заговорила снова. Теперь она сунула тетрадь под мышку и попыталась жестикулировать.

Дима водил глазами за кончиком карандаша, как на приеме у невропатолога.

— Молодые люди!

Вступила так, как будто секунду назад вошла. Она простила нам последние десять минут

легко, даже снисходительно как-то. Но один глаз таки перестал блестеть. Я заметила.

— Меня зовут Валентина Ивановна. Я (внимание!) произвожу мониторинг жителей этого

микрорайона…

Зря она сказала это. Я покосилась на Диму. Дима не любит незнакомых слов. Они его

раздражают. Когда-то я предложила ему работу мерчендайзера. Товарищ набирал на фирму, а

сосед как раз искал работу и по всем параметрам подходил. Я предложила без пояснений:

«Хочешь поработать мерчендайзером»? Дима обиделся в матерной форме.

Сосед навел резкость на малиновое.

— Шо?

Надо отдать должное нашей гостье, она оказалось проницательной. Или у Димы слишком

читаемое выражение лица. Интересно, кто-нибудь претендовал на рекорд в Книге Гиннесса на

самое большое количество смысловых оттенков местоимения «Шо»?