- Нехорошо говорить при иностранце, но за зиму в области в Домах престарелых умирает половина стариков. Мне писал мой коллега Васютин. Он после пенсии в строительном отделе собеса работает.

 Хайнц с мрачной усмешкой отметил, что здесь, в центре Гамбурга, его назвали иностранцем. Ему больно было слушать, но он слушал, глядя, как у обеих женщин медленно текут слёзы. Только у Ханны - из внутреннего угла, а у Лоры - из наружного. Лазарь продолжал быстро-быстро:

 - Просто не топят в Домах престарелых. Вернее, поддерживают нормальную температуру. Какой-то идиот решил, что нормальная температура зимой в Доме престарелых 14 градусов. Они просто простуживаются и умирают. Лекарств же нет. Сейчас на операцию надо уже не только со своим постельным бельём и едой идти, но и со всеми лекарствами, шприцами и что там ещё нужно. Врачи могут предложить только свою квалификацию. Хорошо ещё хоть это осталось!

 - Врачи тут ни при чём, отец.

 - А там никто ни при чём, мамочка. Чем топить, если газа нет? Я же не идиот! Россия бесплатно не даёт. А почему она должна бесплатно давать? Тут что, бесплатно дают? Там, мамочка, никто не виноват. Я не обвиняю. Я только говорю, что половина стариков в Домах престарелых за зиму вымирает.

 Лазарь Глазман резко повернулся и ушёл, бормоча извинения по дороге. Прощаться он так и не вышел, когда Лора и Хайнц через час попыток перевести разговор в другое русло наконец уходили. У двери Хайнц получил ещё один поцелуй и пообещал всерьёз заняться кашнэ Лоры.

 На улице Лора пыталась извиниться; она не думала, что так получится. Но потом просто расплакалась, и Хайнц молча гладил её по плечу всю дорогу домой.

 Их планета влетала в октябрь. Октябрь. Первая суббота. Чудесное солнечное утро. Неизвестно, что ещё умели делать их ангелы-хранители, но с погодой у них получалось. Какая стояла осень!

 - Поедем в Травемюнде! - предложил Хайнц Эверс. - Ты не была в Травемюнде? Осенью наверняка не была!

 Они собрались очень быстро. Уже через полчаса весёлый Карл нёс их по первому автобану, жизнерадостно сияя на солнце жёлтой краской. Карл знал своё дело, особенно на участках, где не было ограничения скорости. По правде, он мог дать ещё больше, и хозяин знал это, но в последнее время тот ездил осторожнее, особенно, когда рядом сидела их Лора. Но это была уважительная причина.

 - Только в Германии и стоит иметь "порш", - сказала Лора.

 Хайнц не ответил, только кивнул, дрогнув подбородком и радуясь её пониманию. Они ехали быстро. Но вдруг кто-то обошёл их справа, потом вильнул, подрезая Карлу нос, и повторил этот манёвр ещё раз со следующими машинами. На мгновение вся картина движения дёрнулась, как сбившаяся развёртка на экране телевизора.

 - Schei;e! - не удержался Хайнц. - Эти парни, кажется, думают, что в случае чего можно просто перезапуститься и начать ещё раз с того же места. Дети компьютеризации. Он тихо добавил какой-то эпитет.

 То, что с ним может что-нибудь случиться на дороге, Хайнц никогда не рассматривал как возможный сценарий. Смерть не помещалась в его картину мира. Он никогда не думал о ней. А Лора теперь была частью его самого, так что на неё это упрямое бессмертие тоже распространялось. Но сейчас он вдруг осознал уязвимость их тел. Само его большое и сильное тело ощутило свою смертность и отозвалось испариной на лбу. Только не Лора, - подумал он, не доводя мысль до конца. - Обходит со стороны пассажира, Arschloch!

 Неприятное впечатление осталось до самого Травемюнде. А когда они покинули тёплое нутро Карла, оказалось, что солнце было обманчивым. С моря дул холодный октябрьский ветер. Он гнал на пустынный пляж с покинутыми плетёными шезлонгами белые волны. На набережной было мало людей. А те, что были, так же неуместно легко одетые, как и Лора с Хайнцем, ходили в сомнении, втянув головы в плечи и сопя покрасневшими носами. Хайнц заказал кофе в единственном открытом ещё по-летнему кафе. Ёжась, они ждали, пока кофе немного остынет, и грели руки о полосатые с морским рисунком чашки.

 Наверное, это были красноносые физиономии гуляющих и их собственные, да ещё осадок от случившегося по дороге, но разговор зашёл о прошедшей вчера по городскому телевидению неприятной передаче о России.

 - Отвратительное всё-таки пьянство,- сказал Хайнц и немного пожал плечами, как будто извиняясь.

 - Ты можешь говорить, не стесняясь. Я тоже не испытываю национальной солидарности с подобными типами, - отозвалась Лора, вспоминая вчерашних новых русских, отмечавших день рождения начальника в вертолёте, парящем над Питером.

 - Я помню, что ты говорила, когда мы ехали к Ханне, но всё-таки меня не оставляет ощущение, что Россия погибает. Пользуясь твоими собственными историческими аналогиями, как античный Рим. Тот же распад. Агония.

 Эта мысль, очевидно, показалась Лоре настолько неожиданной и абсурдной, что она, расправив плечи и посветлев лицом, громко рассмеялась.

 - Ну, Хайнц, ты говоришь иногда... До какой же степени вы, здесь на Западе, ничего не понимаете! Даже специалисты!

 - Но какая грязь, нищета, и тут же жирное, тошнотворное бахвальство!

 - Хайнц! Ну мы ведь оба работаем в mass media! Будь же серьёзен. Чего стоит подобная передача! А мужики эти, наверное, ещё и постарались перед иностранцами, блеснули своей широкой русской душой, не ожидая, что их так покажут, - она вспомнила, как пели "Крокодила Гену" и мерзко хохотали в безжалостный объектив пьяные приближенные нового русского. И всё - на фоне чистых линий панорамы столицы русских царей.

 - А что, пьяные немцы выглядят лучше? - спросила Лора.

 Хайнц вспомнил своего соседа-алкоголика, которого рвало за стеной по утрам иногда по полчаса кряду, так что у Хайнца самого спазмами сжимало желудок. "Развод! Развод! Ты хочешь развода! Получи свой развод".  Тот устраивал свои представления не очень часто, но довольно регулярно, повергая в ужас респектабельных соседей. Они даже обратились к хозяину дома, но, в конце концов, ничего не добились. Сосед оказался влиятельным и богатым человеком. Большинство жильцов даже не знали его в лицо, слыша только крики. А если бы узнали, то отказались бы признать в пожилом господине с бордовым шейным платком и благородными сединами нарушителя общественного спокойствия. К тому же он не был женат и жил один. Хайнц знал его. Они здоровались совершенно невозмутимо. После жалоб, правда, почти полгода было тихо.

 - Да. Пьяные немцы выглядят не лучше. Но их как-то меньше... Я даже не о пьянстве. Как ужасно живут люди...У вас там количество уже перешло в качество.

 - Хайнц, там всегда так было. России более тысячи лет. Может быть, сейчас там наибольшее благополучие за всю историю. Или ты думаешь, что при татарах было лучше, при Петре Великом, Николаях, в революцию, в колхозах или в войну? - Она загибала пальцы, перечисляя достопамятные вехи, и окончила просто потому, что использовала их все.

 - Интересно, - сказал Хайнц, - когда мы перечисляем, то пальцы разгибаем, а вы, наоборот, загибаете.

 - Если бы это было единственное отличие, - усмехнулась Лора.

 - Да, что-то там есть такое... - Он замолчал.

 Замолчала и она, помрачнев, а потом она вдруг улыбнулась, как будто сформулировав какую-то мучавшую её неуловимую мысль:

 - Я сейчас покажу тебе, что такое Россия!

 Она быстро вытряхнула салфетки из большого стакана с кудрявой надписью Кока-Кола и под удивлённый взгляд кельнерши набрала в него песку, лежавшего под ногами вперемешку с мелкой пляжной галькой. Хайнц, так же улыбаясь, успокоил жестом высокую, румяную от ветра немку, что, мол, заплатит в случае чего.

 - Смотри. Что ты видишь?- спросила Лора, протягивая наполовину наполненный стакан.

 - Аморфную массу.

 - Хайнц, ты - лапочка. Это как раз нужное слово!

 Хайнц с готовностью согласился, что он лапочка. Лора продолжала: