— Ты кто такой? — голос был низкий и хриплый.

— Ян Шель, из Вроцлава.

— Откуда?

— Из Польши, я приехал к Леону, — повторил журна­лист медленно и громко, в надежде, что его слова вызовут в мозгу пьянчуги какие-нибудь ассоциации.

— Н-да! — буркнул старик и громко икнул.

— Вы были знакомы с Леоном, да?

— А что? — буркнул Лютце, не проявляя ни малейшего интереса к разговору.

— Леон был моим другом.

— Леон? Что тебе нужно от Леона? Отстань от него… Что он тебе сделал, ты… эх… — крикнул Лютце и закашлялся. Переведя дыхание, он потянулся к рюмке, поднес ее к губам, запрокинул голову, но рюмка была пуста.

— Niks! Verfluchter Dreck! — выругался он и повернулся к стенке.

Шель подозвал трактирщицу и попросил принести немно­го шнапса и рюмку. Взглянув на Лютце с презрением, жен­щина пошла к буфету. Шель в ожидании заказа закурил. Получив графинчик, он наполнил рюмки.

— Schnaps, Лютце!

Взлохмаченная голова поднялась, глаза радостно сверк­нули.

— Вкусно! — причмокнул пьяница, опрокинув рюм­ку, и взглянул на своего собутыльника с проблеском инте­реса.

— Леон Траубе, — напомнил Шель.

— Что тебе надо от него? — Лютце не отрывал глаз от бутылки.

— Леон был моим другом.

— У него не было друзей, — пробормотал Лютце и, по­глядывая исподлобья на незнакомца, спросил: — Ты кто та­кой, а?

— Моя фамилия Шель. Я приехал из Польши, чтобы по­видаться с Леоном.

Старик пытался понять услышанное, но был не в состоя­нии собрать беспорядочные обрывки мыслей.

— Леона нет в живых, — пробормотал он, наконец, и, пугливо озираясь, добавил: — Его убили.

Шель налил рюмки до половины и сказал:

— Леон покончил с собой.

На лице пьяного появилась хитрая гримаса.

— Dreck! — он жадно проглотил водку. — Ты кто та­кой? — переспросил он упрямо.

Журналист повторил свою фамилию.

— Шель… Шель… — Лютце словно рылся в своей памя­ти. — Леон нашел чемодан, — сказал он внезапно.

— Какой еще чемодан?

— Шель, да? У меня есть для тебя кое-что. — Пытаясь засунуть руки в карман, Лютце пошатнулся и чуть не сва­лился на пол, но Шель вовремя подхватил его. — Леон ос­тавил для тебя чемодан, — бормотал он, лихорадочно роясь в карманах.

— Какой чемодан?

— Чемодан… из подвала. Это был золотой человек! — Ничего не найдя, он снова положил локти на стол и, глядя в пространство, повторил жалобно: — О, золотой человек! — По его щекам потекли крупные пьяные слезы.

Шель окинул взглядом посетителей трактира. За одним из столиков толстый самоуверенный немец, размахивая труб­кой, рассказывал анекдоты. Несколько сидевших рядом муж­чин наблюдали за ними исподтишка.

— Шель, — снова пробормотал Лютце, — Леон оставил одну вещь…

— Какую? Говори же наконец! — Шель выходил из тер­пения.

Пьяный наклонился к нему и прошептал таинственно:

— Чемодан из подвала.

Шель нахмурил брови, пытаясь понять, о чем речь. Под­вал… Чемодан… Леона убили… Он стал вспоминать разные эпизоды пятнадцатилетней давности, которые могли бы про­лить свет на эти слова. Да, действительно они вносили тог­да в подвал ящики и чемоданы. Но какое это может иметь отношение к смерти Леона? Какая связь между теми дале­кими событиями и трагедией, разыгравшейся в последние дни?

— Кто убил Леона? — спросил он настойчиво. — Кто?

Зрачки Лютце загорелись злобой.

— Они! Узнали про чемодан…. Но заполучить его не сумели! — Лютце хлопнул кулаком по столу и хрипло, непри­ятно захохотал.

— Кто — они? — Шель понизил голос до шепота.

Но пьяный не расслышал. Смех перешел внезапно в ост­рый приступ икоты, сотрясавший худое тело. Судорожно гло­тая воздух, вцепившись руками в край стола, Лютце силился сохранить равновесие. Лицо исказилось гримасой муки и бес­силия.

Шель смотрел на это отталкивающее зрелище с растущим отвращением. Трактирщица подошла к ним снова.

— Он пьет с самого утра, — сказала она. — Не знаю, откуда у него деньги. — И, поколебавшись, добавила: — Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Да, — ответил Шель. — Если вы вызовете такси, я его отвезу домой.

— Вы, наверное, не здешний? Простите, — добавила она быстро, — это, конечно, не мое дело. Но этого человека все знают как запойного пьяницу.

— Да, но я все же думаю, что ему лучше вернуться домой.

— Как вам угодно. Хорошо, попробую поймать такси. Приступ икоты постепенно стихал. Лютце, тяжело дыша, пытался что-то сказать, но из горла вырывались лишь нечле­нораздельные звуки. Журналист с нетерпением поглядывал на дверь.

— Идите, такси ждет! — позвала трактирщица.

Расплатившись, Шель помог пьяному подняться и выта­щил его на улицу. Шофер глянул на них внимательно и с неохотой открыл дверцу, говоря:

— Надеюсь, он не запачкает машину?

— Я вам компенсирую все расходы, — ответил Шель, толкнув Лютце на заднее сиденье.

Доехали быстро. Лютце сидел спокойно и только на пово­ротах беспомощно валился на бок. Когда такси останови­лось, Шель расплатился с шофером, дав ему на чай, и повел отяжелевшего Лютце к темному входу в блиндаж. Он помог ему добраться до топчана и зажег спичку. Заметив на ящи­ке кусок свечи, он поднес спичку к фитилю и взглянул на Лютце. Тот лежал с закрытыми глазами, дыша тяжело, но ровно.

— Лютце!

Пьяный не пошевелился.

— Лютце! Проснись же ты, черт возьми! — закричал Шель, дергая его за плечо.

Лютце медленно поднял отяжелевшие веки.

— В чем дело?

— Это я, Шель, друг Леона.

— Бедный Леон! — пробормотал Лютце.

— Что случилось с Леоном? — Шель громко и раздель­но произносил каждый слог, отражавшийся эхом от бетон­ного свода.

— Его убили! — ответил пьяный, помолчав.

— Кто? Скажи, Лютце, кто?

— Они. — Он слегка приподнял руку и показывал паль­цем в глубь блиндажа. — Но Леон их перехитрил, хе, хе, хе!.. Хе, хе, хе! — безумным хохотом вторили стены. — Леон был… был… — Лицо алкоголика приобрело внезапно мерт­венно бледный оттенок, расширенные от ужаса зрачки уста­вились в дверь.

Шель вздрогнул и резко повернулся. Светлый прямоуголь­ник входа был пуст.

— Что такое, черт… — он в смятении попятился, его сло­ва прервал протяжный вопль пьяного, тут же перешедший в нечеловеческий вой. Лютце катался по топчану, его скрючен­ные пальцы рвали одежду, ноги исполняли какую-то беше­ную пляску. Пламя свечи тревожно дрожало.

Шель остолбенело смотрел на эту сцену, затем, очнув­шись, отступил назад. Лютце извивался, словно от невыно­симой боли. Сжатые кулаки молотили воздух, в углах рта выступила пена. С синих дрожащих губ срывались обрывки фраз:

— Боже всемогущий… Помогите… Пауки, страшные, воло­сатые… кругом пауки… Боже!

Дальнейшие слова превратились в невнятное бормотание, сменившееся безумным воем, и больше ничего уже нельзя бы­ло разобрать.

Внезапно судороги прекратились. Издав последний прон­зительный вопль, Лютце без сил повалился на топчан и ле­жал, съежившись, дрожа всем телом и тяжело дыша. Шель приблизился к топчану и прикоснулся рукой ко лбу больного, к его влажным вискам. Пульс лихорадочно бился. Лютце грубо выругался и оттолкнул его руку.

Затем он сел и, глядя перед собой невидящими глазами, пробормотал бессвязно:

— Оставьте меня… Не буду… вздохнул глубоко и за­пел: «Со святыми упокой»… — Не беспокойся, не найдут, — утешал он кого-то. Затем разразился площадной бранью и снова упал на топчан.

Шель понаблюдал за больным и, решив, что тот теперь пробудет в беспамятстве по меньшей мере несколько часов, подошел к столу и написал на листке, вырванном из блок­нота:

«Герр Лютце! Мне нужно обязательно поговорить с Вами. Я живу на Эйхенштрассе в комнате Леона. Приду к вам за­втра, часов в девять утра. Дождитесь меня, пожалуйста. Ян Шель».

Он положил записку рядом со свечой, задул пламя и покинул мрачный блиндаж.

Возвращаясь в город, Шель пытался осмыслить все, что произошло. Джонсон утверждал, что Леон якобы был душевнобольным. Слова алкоголика Лютце могли быть про­сто пьяным бредом и, во всяком случае, полного доверия не заслуживали. Что скрывается за всем этим? Где, как и у кого можно получить конкретные, достоверные сведения, уз­нать всю правду? Журналист не знал в городе никого, кроме Джонсона, а тот к его сомнениям относился скепти­чески.