— Да, на Веберштрассе. Ты хочешь там побывать?

— Если можно…

— Вход туда свободен. Но у тебя может создаться непра­вильное представление. Этот лагерь не делает чести нашему городу.

Побеседовав еще немного, они вернулись в центр тем же путем, по которому пришли. Поравнявшись со зданием суда, Джонсон остановился.

— К сожалению, мне нужно вернуться на работу. В три­надцать часов слушается дело, которое я веду, заменяя сво­его начальника. Жаль, что я не знал о твоем приезде, мне давно уже не приходилось ни с кем беседовать так откро­венно.

— Я не знал твоего адреса и не мог предупредить.

— Да, конечно.

Прощаясь, Джонсон пригласил Шеля зайти к нему ве­чером.

— Не знаю, удастся ли тебе приятно провести с нами вре­мя, — сказал он. — Это будет зависеть от многих обстоя­тельств.

Шель ушел в смятении. «Так всегда в жизни бывает, — философствовал он. — Готовишься к чему-то, строишь пла­ны, заранее обдумываешь свои действия, а потом все полу­чается не так».

Траубе! Великая тайна оказалась всего-навсего плодом больной фантазии. Это было бы смешно, если б не трагиче­ская развязка. Шель взглянул на часы: начало второго. Пора обедать.

Он зашел в «Ресторан Шнайдера», реклама которого обе­щала посетителям, что они смогут «пообедать быстро и де­шево». Продолговатый зал был почти пуст. На высоком та­бурете сидела женщина, причесанная и накрашенная под Бриджит Бардо. Она окинула вошедшего быстрым оцениваю­щим взглядом и продолжала изучать меню, висевшее высоко над стойкой. Слева, у «играющего шкафа», стояла молодая пара. Девушка медленно жевала резинку, парень опустил монетку в отверстие автомата. «Fur immer dein»… [16]— запел слащавый тенор.

После обеда Шель решил повидаться с Лютце, о котором говорила фрау Гекль. Он спросил дорогу у прохожего и не торопясь пошел, осматривая витрины и изредка останавли­ваясь, чтобы прочесть заманчивые рекламы.

Следом за ним, на некотором расстоянии медленно дви­галось такси. Табличка «свободен» была спущена. Водитель внимательно наблюдал за ничего не подозревающим журна­листом.

Блиндаж находился на дальней окраине. Его железобе­тонная крыша торчала из земли — молчаливое напоминание о войне… Шель остановился на пороге, осваиваясь с темно­той, переходящей постепенно в серый сумрак. Сверху сквозь узкое отверстие просачивался тусклый свет.

Журналист стал понемногу различать предметы: большой прямоугольный ящик, похожий на шкаф, низкий топчан ря­дом с ним. Сколоченный из досок стол. От высоких серых стен веяло холодом и пустотой.

— Герр Лютце! — голос ударился о стены и вернулся, искаженный эхом.

Никто не шевельнулся, не ответил.

«Наверное, он в городе», — подумал Шель.

Он вышел на шоссе и беспомощно оглянулся кругом. Ря­дом не было никакого жилья, но вот вдалеке появился ве­лосипедист. День был теплый и солнечный, от лугов шел бодрящий запах свежей зелени. Шель взглянул на безоблачное небо и подумал с внезапной тоской, что то же небо прости­рается над Польшей…

Велосипедист поравнялся с ним, и Шель узнал форму почтальона. На багажнике лежала объемистая сумка.

— Одну минуточку! — позвал он.

Почтальон, седой, сгорбленный старик, остановился: — Что вам угодно?

— Я ищу герра Лютце. Дома его нет, — Шель указал на блиндаж. — Вы не знаете, где он работает и когда при­ходит?

— Лютце? Да разве такие работают?! Это же запойный пьяница!

— Мне очень нужно его повидать, а времени у меня в обрез.

— Попробуйте спросить о нем в трактире «Корона» или «Сокол». Если он раздобыл несколько пфеннигов, то, навер­ное, пропивает их там. — Почтальон с любопытством взгля­нул на Шеля. — Вы не здешний?..

— Я из Вроцлава.

— О, а я из Ополе, — обрадовался тот. — Вы приехали насовсем?

— Нет, только на неделю.

— Я живу в Гроссвизене уже четыре года. — Он заколе­бался, но тут же продолжал, с опаской поглядывая на Ше­ля: — Мы с женой и сыном приехали в ФРГ в 1956 году. А вы здесь впервые?

— Нет, я был в Гроссвизене пятнадцать лет назад. Про­сидел год в концлагере Вольфсбрук.

— Вот как! — Почтальон смущенно вертел руль велоси­педа. — Но я у вас отнимаю время. Пойдемте вместе, мне с вами по пути; очень хочется узнать, как там у вас теперь жизнь.

Они медленно пошли по шоссе. Шель отвечал на вопросы старика и слушал, в свою очередь, его историю.

— Мы целый год прожили в лагере для переселенцев, — рассказывал почтальон. — Было трудно с жильем и с рабо­той. Местные жители нас не любят, считают, что мы лишаем их заработка.

— А где вы работали в Ополе?

— До сорок пятого я был начальником отдела в Arbeitsamt [17] , потом работал бухгалтером в правлении Красного Креста. Работа хорошая, и жили мы прилично, но знакомые уговорили поехать в ФРГ.

— И вы не жалеете? Старик пожал плечами.

— Чего ж теперь жалеть?! Что сделано, то сделано. Хуже всего был лагерь. Моя жена до того разочаровалась, что у нее испортился характер — сварливая стала, причитает без конца, все ей не то да не так. Сын ходит в школу. Записался в Bund Deutscher Jugend [18] … Но вам это, наверное, неинте­ресно?

— Напротив! Очень интересно! А получить работу по спе­циальности вам не удалось?

— Что вы! Полгода я не работал совсем, потом стал ох­ранником на складе. Оттуда перешел на консервную фабри­ку, там заработок лучше, но работа тяжелая. Ну, и наконец, один знакомый помог мне устроиться почтальоном.

Они подошли к трактиру «Корона». Старик протянул Шелю руку со словами:

— В странное время мы живем, да. Не знаешь, кого в чем винить, и ясно только одно — хуже всего приходится простому человеку.

Он поехал дальше по дороге, низко наклонившись над рулем, а Шель вошел в трактир. Лютце там не оказалось, и журналист, следуя совету почтальона, спросил дорогу и вско­ре очутился у окруженного столетними дубами трактира «Сокол».

Маленькие окошки выходили в сад. Над открытой дверью висела эмблема: сокол в лавровом венке. Стены были укреп­лены снаружи каменными контрфорсами. Все вместе напо­минало дряхлого, всеми забытого старика, задремавшего в тени ветвей.

Прямо с мрачного крыльца Шель вошел в большую избу, пропитанную дымом и запахом пива. Он с любопытством осмотрелся: тяжелые бревна пересекали низкий потолок, сол­нечные лучи, проникающие сквозь маленькие стекла, осве­щали расставленные вдоль стен столы и тяжелые скамьи. Несколько человек пили пиво, крикливо переговариваясь, спра­ва от входа кто-то жадно глотал суп. Толстая, низенькая трактирщица, протиравшая стойку, взглянула на вошедшего, не отрываясь от своего занятия.

Шель подошел к ней.

— Мне нужен герр Лютце, нет ли его здесь? Трактирщица ткнула пальцем в один из темных углов.

— Вот он сидит.

Повернувшись туда, Шель увидел чью-то согнутую над столом спину. Мужчина в сером поношенном пиджаке сидел, облокотившись и закрыв руками лицо. Перед ним на середине стола стояла пустая рюмка. Шель направился к нему…

— Лютце?

Тот с трудом поднял голову. Его небритое лицо было бесцветно и сморщенно, как сушеный плод, белки глаз нали­лись кровью, затуманенные зрачки смотрели тупо и бессмыс­ленно.

— Лютце? — повторил Шель.

Глаза пьяного сузились. Он пытался вспомнить, кто такой этот подошедший к нему мужчина. Ничего не вспомнив, он снова равнодушно опустил голову.

«Действительно, странного человека выбрал себе Леон в друзья, — подумал Шель, — фрау Гекль была права». Он сел рядом и слегка толкнул пьяного.

— Лютце, — сказал он четко у самого его уха. — Если вы в самом деле Лютце, то я хотел бы поговорить с вами о Леоне Траубе.

Слова дошли до его затуманенного сознания. Лютце вы­прямился и взглянул на Шеля.

— Я приехал навестить Леона, вы понимаете? Говорят, вы с ним дружили?