Чем выше мы поднимались, тем чаще и короче дыхание. Тем не менее мы держим хороший темп. Железная воля вдохновляет нас: «Если мы уже так высоко поднялись, то любой ценой взойдем на вершину».

Только силой воли мы заставляем двигаться наши ставшие ватными ноги. И разреженному воздуху пришлось уступить...

Постепенно нам стало ясно, что можем обойтись без бивака, и у подножия предвершинного склона мы оставляем бивачное снаряжение и продукты питания. А так как казалось, что наш дальнейший путь проходит по ледово-снежному гребню, то мы здесь оставили и скальные крючья, и всю «слесарню». Так мы почти налегке прошли оставшийся в несколько веревок путь, который, однако, нам стоил большого труда. Ледовый гребень становился все уже и уже. На конце его возвышался черный скальный обелиск, словно нарочно созданный для вершины. «По всей вероятности, мы еще не скоро будем на вершине», ― так думали мы. Мы гадали, сколько раз увидим еще такие «вершины». Каждому альпинисту знакома такая картина! Когда достигаешь такой вершины, оказывается, что настоящая высшая точка находится еще дальше, выше, и вполне возможно, что и это тоже одна из многих предвершин.

Левее нашего ледового склона громадный обрыв ― это двух-тысячеметровая восточная стена. Справа виден западный гребень.

Медленно поднимаемся к видимой высшей точке и желаем, чтобы это была наконец вершина, а не только башня на гребне. Во всяком случае нам кажется, что мы чувствуем вершинный ветер. Визи все еще идет первым, подходит к многообещающей скале, где можно остановиться и осмотреться. Он смеется и просит подойти к нему, чтобы всем вместе подняться на скалу. Задыхаясь, мы следуем за ним и тут наконец видим, что дальше за скалой гребень не поднимается, а уходит круто вниз. Мы на вершине.

Ликуя, пожимаем друг другу руки, радуясь нашей первой вершине в Гиндукуше. Симон достает из брючного кармана маленький швейцарский вымпел, и впервые наш белый крест на красном фоне реет над второй по высоте горной системой мира. Мы чувствуем себя превосходно, наконец-то можно спокойно сесть и расслабиться. Не надо делать ни шагу вверх. О спуске мы не беспокоимся. Виктор садится отдыхать только после того, как снял на пленку круговую панораму. Шесть тысяч пятьсот метров были для нас троих абсолютным рекордом. Еще никогда в нашей жизни мы не поднимались на такую высокую вершину.

Медленно доходит до нашего сознания и то, что мы первые, которым дозволено любоваться грандиозной панорамой с этой вершины. На юг склон круто спускается в Пакистан. Немного восточнее, далеко впереди, море облаков покрывает мир восьмитысячников Гималаев. На севере ― горная система Памир, с характерным пиком Карла Маркса и многими нам неизвестными вершинами. На западе отчетливо вырисовываются остальные гиганты Гиндукуша, шести― и семитысячники Тирич-Мир, Нушак, Надир-шах и Кохи-Кишм-хан. Цепь за цепью. Там в это время тоже действовали альпинисты ― поляки и австрийцы. Далеко под нами, на две тысячи метров, наш базовый лагерь.

С вершины мы любуемся семитысячником, ледовым замком Арганди-Бала. Мощно и стремительно поднимается в голубое небо эта единственная в своем роде пирамида. Мы рады победе над нашей вершиной. И все же наши мысли уже принадлежат будущему, нашей следующей цели ― семитысячнику Арганди-Бала».

Ночью нам не давала спать снежная пурга. Шквальный ветер с необычайной силой гнал перед собой снег. Впечатление такое, будто из ада вырвался гималайский муссон и «вечно хорошая погода» Гиндукуша окончательно испортилась.

Но после ночного переполоха ― сияющее безветренное утро. Обычная погода Центральной Азии. Кругом ни облачка.

Для человека, привыкшего рано вставать, все вокруг кажется присыпанным сахаром. Почти десять сантиметров снега лежит на палатке. Проходит два часа ― и белое великолепие исчезает! Даже не видно талой воды. Предельно сухой воздух и интенсивное солнечное облучение все видоизменили. Все выглядит так, будто приложил руку волшебник. Волшебник-природа!

Сегодня все остаемся в базовом лагере. Но отдыхать мы не будем. Совсем наоборот. Через четыре дня придут носильщики, а с упаковкой вещей нам еще много работы. Лучше начать ее сейчас. Кто не занимается ящиками и барабанами, фотографирует, дописывает дневник, чистит обувь или зашивает порванные брюки.

Сухой воздух сейчас никак не радует нас. Губы трескаются, несмотря на тщательный уход, глубокие трещины на руках и кончиках пальцев болезненны даже на легких работах. Я, например, чувствую сильную колющую боль, когда нажимаю на спуск фотоаппарата, хотя это никак нельзя считать тяжелой работой. После еды никто не хочет мыть посуду. Нос, нёбо кровоточат из-за высохшей слизистой оболочки. А фотографирование! Пленки стали до того хрупкими, что при малейшей неаккуратности ломаются. У кого аппарат со скоростным переводом пленки, нужно очень нежно и медленно перематывать, иначе пленка в аппарате распадется на кусочки.

В разгар упаковочных работ к нам приходит гость. Это местный житель, сторож наших машин. Он размахивает листком бумаги, исписанным на языке фарси.

«Гром и молния. Надеемся, что ничего не случилось с обеими машинами», ― ворчит Визи. Все взгляды направлены на Змарая, который изучает записку.

Оснований для волнения нет. Записка ― любезное письмо губернатора района Вахана, чья резиденция расположена в деревне Хандуд. Он получил наше письмо и выполнит наше желание, то есть обеспечит нас бензином, «если к 6 сентября вообще придет автотранспорт из Файзабада».

Ради такой незначащей мелочи наш сторож поднимался к нам! Змарай пишет ответ губернатору. Мы благодарим его за любезные хлопоты и сообщаем, что на обратном пути засвидетельствуем ему почтение своим посещением. Затем сторож наших автомашин отправляется в обратный путь в долину, забрав с собой все накопившиеся у нас пустые консервные банки.

Своеобразное беспокойство охватило Ханспетера, смесь радости и нервного напряжения. Сразу после ужина он берется за приемник. И правильно! Ведь сегодня вечером мы снова услышим родину. Долго ищем нужную волну, наконец слышим швейцарскую музыку. Затем снова прерывает пронизывающий до мозга костей свист, после чего слышим русскую речь и опять Би-Би-Си из Лондона.

О небо, если это будет так продолжаться...

Но вот опять слышится бернская немецкая речь: говорят о дождливом лете в Швейцарии и в остальной Европе. Это действует успокаивающе ― значит, мы ничего не упустили в Альпах.

Нам везет, мы без помех принимаем предназначенные для нас сообщения. Считать ли это удачей? Ибо мы могли с таким же успехом обойтись без той головомойки, которую приходится нам выслушивать из эфира. Комментатор сообщает, что посланные домой фотографии не блещут качеством, письменные сообщения о ходе экспедиции прямо-таки никудышные и ими пользоваться нельзя, кинокамера Виктора нуждается в чистке и т.д. и т.п. А в конечном итоге говорят, чтобы я поторопился домой... Тут ничего не остается другого, как от всего сердца посмеяться над европейской «цейтнот паникой». Тирада упреков почти заняла выделенные для нас три минуты. Только для Симона есть еще скудные приветы, мы же остаемся опять с носом. И даже Ханспетер находится сегодня среди «пострадавших». Ни единого слова из Савойи. С грустью опускает он голову.

Смех Симона заразителен. И мы снова смеемся, вспоминая европейский образ жизни. Мы хотим сейчас все принимать по-азиатски, с улыбкой встречать любую судьбу и не поддаваться гипертонической болезни.

Новый день начинается хорошей погодой, по-гиндукушски. Мы разделяемся на две группы. В то время как Ханспетер и Виктор остаются в лагере, Визи и Симон отправляются на разведку пути и одновременно хотят подыскать удобное место у подножия Арганда для нового базового лагеря. Затем они хотят немного подняться и разведать путь на семитысячник.

Вместе со Змараем я ухожу в направлении Кохи-Урупа, чтобы установить возможность восхождения на эту красивую скальную иглу. Змарай теперь, кажется, понял, что и «только» пятитысячник для него является достижением, по крайней мере как первая вершина в его жизни. После этого штурмуется уже семитысячник, и ему не придется возиться с другими более низкими горами. Его портрет как самого «высокого» афганца будет украшать «Кабул таймс», и весь окружающий мир будет знать простого сына Афганистана, поднявшегося, по желанию аллаха, «выше, чем летает орел».