В цехах деревокомбината настали дни азартного поединка: кто больше? Будто бы в сменах удвоилось число рук! Работали с ожесточением и злостью. Лагерное начальство похваливает нас. А заключенные, гордые сделанным, кричат:
— Для России стараемся!
— Давай больше материала!
И все ждем вызова на линейку с вещами: на фронт!
А снарядные ящики идут от нас потоком. Прежние, мирные нормы кажутся далекими. О наших делах стало известно в Москве. И вдруг узнаем: комбинату присуждена большая премия!
А куда же расходовать премию? Нам деньги выдавать не положено. Вещами премировать — нельзя! Путевки на курорт — абсурд.
И вот в кабинете директора большое совещание: старшины «контриков», мастера, командиры охраны, представители заказчика. Вопрос один: как распорядиться премией?
Как гром среди чистого неба слова нашего лагерного «кума» — уполномоченного НКВД, лейтенанта:
— Устроим пир для всех!
Начальник лагеря, болезненный худой капитан, просиял:
— И верно! Заслужили ребята… Но одно условие: старшины бараков, начальники смен дают мне слово, что ни один заключенный не убежит, что никаких ЧП не будет и выработка не снизится.
— И я согласен на такую пирушку! — сказал директор комбината.
Лейтенант сдержанно заметил:
— Я на фронт прошусь, не отпускают. А так скорее попаду!
— Ну, а мне — домашний арест. У меня язва желудка. — Начальник лагеря улыбался. Я впервые увидел, что у капитана приятное лицо и озорные глаза.
Директор комбината купил всем заключенным по новому костюму и закатил пир до утра. Утром угощалась ночная смена. И ни единого нарушения! И ни единого ящика в ущерб заданию!..
А еще через день, уходя утром в цех, мы увидели в воротах лагеря нашего «кума». Лейтенант с чемоданом садился в машину. Он угадал свою судьбу: пирушка стоила ему отправки на передовую! Десять суток не являлся и начальник лагеря — свою норму он тоже получил!
И я дождался своего часа: меня повели с вещами в канцелярию! Конвоир покинул комнату. Начальник лагеря размашисто подписывает документ.
— Громов, едете в Москву! Счастливо воевать, товарищ!
И уже нет охраны и вышек с пулеметами. Нет колючей проволоки. Улыбаются улицы. Каштаны цветут для меня. Чинары дают мне прохладную тень. Лишь люди хмурые, настороженные. Война!..
На Лубянке в бюро пропусков меня очень пристально разглядывали, но я настоял, чтобы позвонили Бочарову. С той же профессиональной настороженностью проводили с пропуском до самой двери кабинета.
— Со вторым рождением тебя, Володя! — Павел Ипатьевич обнял меня.
Сели в кресла друг против друга. У меня глаза — на мокром месте. Спазмы рвали горло. Я то и дело протирал очки. Бочаров успокаивал:
— Все позади, Володя… Возьми себя в руки… Вот тебе деньги. Переоденься и быстро на Новую площадь. С партийностью твоей решено: восстановлен!.. Потом — к Маринке… Я предупрежу ее, О службе — потом.
И вот притемненная Москва. Прожекторы полосуют небо. В их голубоватых лучах иногда мигнет серебро сторожевых «колбас» зенитного заграждения. Окна домашнего кабинета Бочарова раскрыты. Мы не зажигаем свет.
Марина со слезами на глазах рассказала мне, что Светлана не послушала ее и уехала в Сечереченск:
— Вместе с бабушкой буду. Она старенькая — кто ей поможет?..
Пришел Павел Ипатьевич и рассеял мою тревогу:
— Я просил своих товарищей эвакуировать твою тещу и Светлану в первую очередь. Обойдется!.. Я партизанами занимаюсь и подпольщиками. Планов до войны насочиняли много. А стремительные фашисты растоптали все наши наметки! Теперь почти все заново приходится создавать…
— А если мне… на Украину, Павел?.. Разведчиком был в ЧК, помнишь?
— Подумаем, Володя… А Бижевич рядовым бойцом ушел в ополчение.
— Что ты говоришь, Павел? Он же был начальником отдела. Два ромба. Чудеса!
… Вернувшись от меня из лагеря, Павел Ипатьевич побывал у заместителя наркома и выложил ему всю мою историю.
Поручили заняться Бижевичем особой инспекции.
— Пригласили дать показания и меня, — рассказывал Бочаров. — Припомнил я угольную волынку и провокатора. Красный Лог не забыл. Раскрыл провокационное поведение Бижевича при проверке жалобы на тебя, Володя. Словом, раздел его. Ведь его учили, предупреждали. Наказывали за ошибки. Думали — поймет человек! А он калечил живых людей. «Я готов уехать на периферию, — заявил Бижевич при следствии в особой инспекции. — Я же не против Советской власти. Я кровь свою отдам за партию!»
«Отчислить из органов госбезопасности и направить Бижевича в распоряжение райвоенкомата» — так решили в особой инспекции.
— Больше я Бижевича не встречал, — закончил Бочаров.
Мы долго молчали. Потом Бочаров сказал:
— И твоим делом занялись, Володя. Правда всегда победит. Только верить нужно. Сильно верить.
— И иметь верного друга, — добавил я.
— Опять двадцать пять. Партию благодари, Володя!..
А по темному небу тревожно метались лучи прожекторов.
1962—1965 гг.
Куйбышев.
