Теперь же мне предстояло работать в номере, требующем канатоходческого умения да еще на движущейся аппаратуре. Уже через несколько месяцев после начала репетиций Марта хорошо владела балансом, проносила партнеров, стоящих у нее руками на голове или же в стойке голова в голову. Клара научилась ездить по канату на велосипеде, и мы использовали это в работе. Я была по-прежнему верхней, поэтому меня больше носили и возили по канату.

Во время одной из репетиций я, проделывая у станка балетные движения, напевала модную песенку. Вдруг меня позвали к телефону, и я услышала голос начальника Главного управления цирками. Он предложил использовать мои балетные способности под куполом цирка на новом аппарате и одновременно исполнить там наверху какую-нибудь песенку. Мне понравилась эта мысль, и я обещала о ней подумать.

А через день я уже пробовала свой голос у преподавательницы пения К. А. Апухтиной. Никогда не думала, что занятия вокалом столь трудны и кропотливы, но желание постичь и это искусство было так огромно, что я начала усиленно заниматься.

Когда наш «семафор» был доставлен с завода в цирк, вся черновая работа была уже закончена, оставалось приступить к репетициям на аппарате.

Увидев «семафор» на манеже, мы были разочарованы. Артисты посмеивались над нами, шушукались. Действительно, аппарат выглядел громоздко и непривлекательно. Нашим первым испытателем всегда был Папазов. И на этот раз он прошел по узкому ребру «семафора», который вращался при помощи лебедки. Затем рискнула и я. Аппарат вибрировал, выбивая дорожку из-под ног; я чувствовала неустойчивость, о репетициях на нем трюков пока не могло быть и речи. Нужно было ослабить вибрацию. Когда все отрегулировали, мы по своей старой традиции стали репетировать в очень ранние часы — с шести до восьми утра, избегая присутствия других артистов.

Нам выдали специальные пропуска для свободного прохода по улицам в столь неурочный час. Шел 1943 год, и по Москве без пропусков ночью ходить не разрешалось.

Репетиции приносили много разочарований: пробуешь трюк на земле — получается, переносишь на канат — труднее, но все же осваиваешь его, начинаешь репетировать на аппарате в движении — и… полное разочарование — трюк не идет, а время и силы потрачены. Приходится искать новый трюк и начинать все сначала. Реже случалось обратное. Посмотришь на черновой набросок отца (а он имеет обыкновение зарисовывать и записывать свои мысли) — и не понимаешь, как можно сделать такой трюк на аппарате. Возражаешь, споришь до слез, а отец стоит на своем; начинаешь репетировать — и все удается как нельзя лучше. Так было, например, с балансом на узкой качающейся доске. Мы не представляли, что этот трюк может быть зрительно эффектным, и не могли понять, как узкая доска будет держаться на аппарате. Но стоило испробовать этот баланс один раз — и этот трюк пошел быстрее других. Правда, такие удачи бывали редко, как правило, каждый трюк требовал упорного труда.

Помню, сколько сил и терпения понадобилось Кларе, пока она научилась ездить на велосипеде по движущемуся ребру «семафора», тогда как по канату она ездила легко. А сколько артист, пока он репетирует, даже при самых благоприятных условиях, получает царапин, шишек и синяков, про это он только один знает.

Дирекция цирка не могла в такой ранний час выделять нам в помощь униформистов, а для установки аппаратуры требовалось много помощников. Поэтому на репетициях, как правило, присутствовала вся наша семья и даже друг нашей семьи — Евгения Захаровна. Не могу без улыбки не вспомнить, как эта славная пожилая женщина, ничего общего не имевшая с акробатикой, взбиралась в железный кружок «семафора» и своим весом заменяла груз. Представляю, как смешно это выглядело со стороны: на одном конце «семафора» мы исполняли трюки, а на другом в маленьком кружке в качестве противовеса сидела полная женщина, медленно и осторожно перебиравшая руками и ногами, чтобы не оказаться в положении вниз головой.

Позже в противовес добавили свинец, и услуги Евгении Захаровны не потребовались. Когда мы уже выступали с этим номером, нам захотелось поместить в противовес клоуна. Но это оказалось сложным: клоун должен был влезать в аппарат за полчаса до начала номера. Никто из артистов на это не пошел, да и мы немножко опасались: появись клоун номер потеряет свою романтическую окраску.

Если не считать наших предварительных репетиций на канате, номер был сделан за четыре месяца, и мы смогли принять участие в Первом Всесоюзном смотре новых номеров и аттракционов советского цирка.

Последние репетиции проходили в Ивановском цирке. Цирк в Иваново — огромный, купол и манеж в нем смещены, из-за этого теряется привычный ориентир. Нам было очень трудно здесь работать. Да к тому же еще во время войны топлива не хватало, и в здании было холодно.

Чтобы закончить номер к январю 1944 года, мы совсем прекратили выступления и все время отдавали репетициям. Сомнения в своих силах часто одолевали нас. Не раз мы уходили с манежа, рассорившись друг с другом, уверенные в том, что ничего не получится; иногда отменяли репетиции. Но бывали дни удач, и тогда мы чувствовали себя счастливыми.

И все же с удовольствием вспоминаем мы период подготовки нового аттракциона. Накануне смотра творческое воодушевление охватило большую часть артистов советского цирка.

Это было трудное время. На фронтах Отечественной войны шли ожесточенные бои, многие города были оккупированы фашистами, заводы и фабрики выполняли заказы для фронта, и в это же время проводился Всесоюзный смотр новых цирковых номеров. Я не ошибусь, если скажу, что ни одна страна никогда не проводила такого состязания в области циркового искусства, да еще в военное время.

Подходили к концу репетиции. Необходимо было решить вопрос о цвете аппарата, об эффектных сценических костюмах. В этом нам помог художник Б. Р. Эрдман. Аппарат был окрашен бронзой, нам сшили ярко-желтые костюмы.

23 декабря 1943 года в Иваново состоялась премьера аттракциона «Семафор-гигант». Прежде чем предстать перед смотровой комиссией, необходимо было проверить нашу работу на зрителе, отшлифовать мизансцены и трюки. Я считаю, что артисты, едва выпустившие новый номер и сразу же показывающие его в Москве, допускают ошибку: нужны месяцы, а иногда и годы, чтобы номер стал во всех отношениях совершенным.

Ивановские зрители нас сердечно поздравляли, преподнесли цветы. А через несколько дней для просмотра нашего нового номера приехала комиссия, и вместе с ней приехали художники, закройщики костюмерного цеха и даже главный дирижер Московского цирка композитор Б. П. Мошков. Он убедил нас выступать под музыку Чайковского, Глазунова и Скрябина.

Таким образом, номер, подготовленный в творческом содружестве с художником и музыкантом, получился, судя по откликам печати, интересным и оригинальным, непохожим ни на один из ранее бывших в цирке номеров.

Мы продолжали готовиться к смотру, репетиции проходили в Москве и Иваново. Это обстоятельство позволило мне систематически заниматься пением с педагогами К. А. Апухтиной и Е. Д. Архангельской. Занятия шли успешно, за год я сумела многого добиться, и теперь очень жалею, что слишком поздно начала учиться пению.

Всесоюзный смотр способствовал появлению большого количества новых номеров в различных жанрах. Не была исключением и наша семья: И. К. Папазов должен был выпустить новый номер со своим сыном Леонтием. Почти в это же время художественное руководство Управления цирками предложило нам, сестрам, подумать о новом аттракционе.

Я не ошибусь, если скажу, что до революции ни один артист цирка не рискнул бы выпустить новый аттракцион всего через два-три года после показа предыдущего. Мы же, окрыленные большим успехом «Семафора-гиганта», не могли отказаться от такого предложения. К этому времени у отца был готов новый проект, и мы уже с большим доверием смотрели на его чертежи. Продолжая работать на «семафоре», мы готовили новые трюки; теперь мне приходилось быть и нижней и средней партнершей. Клара, обычно исполнявшая роль верхней, также должна была носить и меня и Марту в трюке «шпагат».