— Придется вам объяснить, Грехэм, почему отец так настойчиво повторяет свой вопрос, — усмехнулся Эрнест. — Отцу хотелось бы услышать, что они просили у вас чертежи. Это позволило бы сохранить иллюзию, что они не похитили у вас чертежи…
— Как иллюзию? — удивленно спросил Грехэм.
— А так, Грехэм… Ваши чертежи украдены…
— Вы что, мне не верите?! — воскликнул Грехэм. — Я сжег их!..
— Слишком поздно! — И Эрнест рассказал, как он пришел к этому убеждению.
— Я заметил бы! — снова воскликнул Грехэм. — Они брали чертежи, фотографировали, а я не увидел?.. Не может быть!
— А где вы их хранили? — спросил Слайтс.
— В разных местах: в письменном столе, в книгах, за картинами…
Слайтс оглушительно расхохотался. Эрнест и Райч укоризненно посмотрели на него. Но старый Чьюз вдруг сказал:
— А что же, Билл прав… Кстати, Билл, как вы его вызволили?
Эрнест тревожно зашевелился: он заподозрил, что Билл не случайно скрыл это от него… Тем менее надо знать отцу… Но Слайтс, улыбнувшись, полушутливо ответил:
— У детективов есть профессиональные секреты…
— Не доверяете? — Чьюз исподлобья глянул на Слайтса.
— Что вы, что вы!.. Но, знаете, сыщицкая работа не совсем, как бы это сказать… — Слайтс замялся.
Эрнест поторопился увести разговор с опасного пути.
— Так, значит, газеты вам давали, Грехэм? Вы видели и это? — Эрнест подошел к столику, где лежала пачка газет, порылся и положил перед Грехэмом номер — тот самый, где сообщалось об открытии Уайтхэча.
Грехэм кивнул головой.
— Значит, знаете… Кстати, сегодня Уайтхэч производит первую публичную демонстрацию своих лучей. — Эрнест немного помолчал. — А скажите, Грехэм, как вы к этому относитесь?
— Ничего удивительного нет, — спокойно ответил Грехэм. — Я давно ожидал. Когда я оставил Уайтхэча, он был близок к открытию…
— Вы давно ожидали… — повторил Эрнест. — А не показалось вам странным, что это случилось недавно, ну, скажем, месяц назад, а как раз после всей этой истории? Проще говоря, после того, как, по моим соображениям, были похищены ваши записи? — Грехэм молчал, сосредоточенно глядя на Эрнеста. — Я помню, вы говорили отцу, что вклад Уайтхэча не так уж велик, в основном это ваша работа, не так ли? — Грехэм снова кивнул головой. — И вот Уайтхэч самостоятельно добивается успеха как раз в тот момент…
— Разве не может быть простым совпадением? — перебил Грехэм, все так же не спуская глаз с Эрнеста.
— Конечно, — согласился тот. — Но подойдем к делу с другого конца. К кому прежде всего должны были обратиться те, кто похитил зашифрованные записи? Ясно: к тому, кто знает шифр. Отец, опять-таки с ваших слов, назвал мне их. Ундрич исчез. Значит?..
Эрнест вопросительно посмотрел на Грехэма. Грехэм чувствовал, как его теснят, подводя к вынужденному выводу.
— Нет, нет, — воскликнул он в страшном волнении, — слишком ужасное подозрение! Не мог Уайтхэч это сделать!
— Конечно, сам не выкрал бы чертежей, — Эрнест произнес это четко, ясно, не запнувшись перед страшным словом, и даже повторил его: — Нет, не выкрал бы. Допускаю даже, что отказался бы воспользоваться ими, если бы кто-нибудь преподнес их ему в то время, когда вы были на свободе. Но ведь вы исчезли. Может, навсегда. Мог он, наконец, думать, что вас и в живых нет. Что же, пропадать изобретению?
— Нет, нет! — повторил Грехэм и даже головой тряхнул, как бы отгоняя страшную мысль. — Мы разошлись с Уайтхэчем, я не могу согласиться с его взглядами, но он честный ученый, честный человек… Вот и профессор Эдвард Чьюз выдвинул его кандидатуру для экспертизы изобретения Ундрича…
— А что, я не могу ошибиться? — сурово возразил старый Чьюз. — Наша участь — пробиваться сквозь дремучий лес ошибок и иллюзий. Не допускали же вы мысли, что записи могут у вас похитить. За свою иллюзию вы дорого заплатили. Надо быть честным, Грехэм! Не бойтесь боли, с корнем рвите обманувшие иллюзии!
— Нет, нет, — упрямо повторял Грехэм, — он был моим учителем, какое право я имею подозревать его? Он не мог… не мог…
— А направить величайшие открытия науки против людей, против человечества он мог? Это, по-вашему, честно? — воскликнул Эдвард Чьюз. — Грехэм, я не знаю большей бесчестности! Кто на это способен, тот способен на все, на все! И на мелкую кражу изобретения! Поймите это!
— Хорошо! — тихо сказал Грехэм. Он побледнел, губы его дрожали. — Хорошо! Я все узнаю… Сегодня испытание… Я пойду… Я увижу… Пойму…
— Что вы собираетесь делать, безумный вы человек?! — крикнул Слайтс. Он вскочил с места и, упершись кулаками в письменный стол, всем телом подался к Грехэму. Маленькие глаза его горели негодованием. — Вы что же, вообразили, что уже в полной безопасности? По-вашему, Деневен — кроткая овечка, все нам простит? Без донкихотства, Грехэм, мы и так теряем время! Нам надо удирать отсюда, удирать подальше, сейчас же, забиться в щель и молчать… молчать, пока вы живы.
— Но я должен…
— Черт возьми, а я вам приказываю! — яростно закричал Слайтс, теряя самообладание. — Да, да, приказываю! Я спас вам жизнь, вы это понимаете? Я имею право… Я не довел до конца, вы не смеете мешать…
— Я вам благодарен…
— К черту благодарности! Чего они стоят, если вы сами лезете в петлю!
— А что вы, Грехэм, собственно, сможете узнать? — примирительно спросил Райч.
Отец и сын Чьюзы молчали, и было неясно, на чьей они стороне в этом горячем, бессвязном споре.
— Я все узнаю, все… Поймите, господа… — волнуясь и словно умоляя, говорил Грехэм. — Пусть он даже взял… не судите меня строго… Если это не его, а мое изобретение, он не может, нет, нет, знать всего… не может… Я молчал… Теперь скажу вам… С того момента, как лучи стали опасны для людей, я прекратил записи… Даже шифром прекратил… Я понимал: слишком ответственно. Я держал все в памяти… Мышь он убьет… Для войны мало… Это здесь… только здесь… — Грехэм показал на лоб. Он говорил все бессвязно. Казалось, силы готовы были оставить его.
— А что же вы ждете, Грехэм, что он будет демонстрировать уничтожение людей? — спросил Чьюз.
— Нет, нет, я пойму… По опытам пойму. Я спрошу его… — глаза Грехэма загорелись, когда он напал на эту мысль. — Да, да, спрошу… Он не посмеет промолчать. А промолчит, все равно не сумеет обмануть… Я пойму… Пойму…
— Ну что ж… Попробуйте… — сказал вдруг старый Чьюз.
Билл Слайтс взорвался.
— К черту! — заорал он. — Куда я попал? Собрание донкихотов! И вы, профессор, потакаете этому безумцу!! Поймите, он рискует жизнью!
— Что поделать, Билл, — спокойно сказал старый Чьюз. — Есть вещи поважнее нашей жизни…
18. Богиня — или…!
Науку проституируют те, кто постарался открыть атомную эру уничтожением двухсот тысяч человек гражданского населения в Хиросиме и Нагасаки.
Фр. Жолио-Кюри, письмо представителю США в Совете Безопасности У.Остину. Май 1952 г.
Вечером того же дня профессор Уайтхэч отправился на первую публичную демонстрацию своего изобретения. Она должна была состояться в том же громадном зале, где когда-то демонстрировались «лучи жизни» Чьюза, а затем «лучи смерти» Ундрича. «Лучи жизни» так и остались неосуществленными, а «лучи смерти» исчезли с их изобретателем, и только «лучам Уайтхэча» суждено было прославить их творца! Уайтхэч чувствовал себя победителем. Он достиг вершины своих мечтаний: он — великий ученый, увековечивший свое имя, награжденный докпуллеровской премией! Нет ничего удивительного, что в громе победных фанфар заглохли робкие протесты раненой совести: о Грехэме Уайтхэч уже не вспоминал. Кроме того, он воздал ему должное, решив назвать и его именем лучи, уступив, таким образом, ему посмертно часть своей славы. Впрочем, сюрприз с присвоением лучам имени Грехэма Уайтхэч приберегал под конец: лишь после демонстрации и бурной овации он даст эту пощечину Бурману.
