— Лешка, опомнись! Лежачего не бьют! — закричал Лыков и схватил товарища за руку.

Тяжело дыша, Давыдин отер рукавом лоб:

— Эх ты, благодетель! Да их всех в распыл надо!

Наша машина в центре Кривичей.

— Тра-та-та... Тра-та-та! — бойко отстукивают пулеметы, установленные в кузове. Немцы в панике удирают. Около четырех десятков гитлеровцев захвачено в плен. Сейчас их конвоируют по проселку в тыл. Все они грязные, обносившиеся, давно не бритые. Эх и хорошим же уроком был для них Сталинград! Всюду и везде мерещатся им «котлы», окружение, дуло русского автомата. Вот и спешат поскорей унести ноги. От наших передовых частей успели они драпануть на целых 65 километров!

Над головой блеклое от зноя небо. Настоящее пекло! Но откуда этот противный ноющий звук? Я взглянул вверх и обомлел: в светлой лазури парил черный самолет. Нет, неспроста прилетел, разбойник!

Идет третий час пополудни. В небе опять пустынно и тихо. Внезапно тишина разорвалась пронзительным воем и свистом. Из-за леса на бреющем вынырнули три «мессершмитта» и, поливая деревню ливнем пуль, сделали три захода.

Забегаем в хату, прячемся где попало. С резким стуком и хрустом стальные шмели впиваются в деревянные стены, в печку. Падает на пол отбитая штукатурка.

Лыков забрался под лавку.

— Братцы! — Голос Андрея смешливый, неунывающий. — Вот попадет в тебя какая-нибудь шалопутная пуля — прямо под лавкой в боженькино царство попадешь. Спросят: где погиб славный гвардеец Лыков? Сказать стыдно: в избе, под лавкой.

После третьего захода «мессеры» улетают. С улицы прибежал запыхавшийся Давыдин:

— Лейтенанта ранило!

Во дворе, рядом с окопчиком, лежит наш командир. Лицо его сразу поблекло, осунулось, иссиня-черные прядки волос свалились на лоб.

Достали индивидуальные пакеты, сделали перевязку. Пуля угодила лейтенанту в бок. Дело серьезное. Надо немедленно везти в медсанбат.

С тревогой глядим на небо. А вдруг опять «мессеры»? Раненого положили в кузов. Приподняв голову, он зашептал:

— Начнет обстреливать — разбегайтесь. А мне уж, видно, так положено.

Выехали на дорогу. Все глаза устремлены на небо. Только бы успеть проскочить до прилета «мессеров»! Водитель жмет на всю железку.

Вот и знакомая деревушка. Дорога запетляла в молодом осиннике. Теперь уже не взять нас «мессеру»!

Давыдин склонился над раненым:

— Отвоевались, товарищ лейтенант. Пока вылечитесь — и войне конец.

Старший сержант Фома Рыженков недоверчиво покачал головой:

— Нет, Лешка, еще воевать да воевать... Вытурим немца со своей земли, потом в другие страны пойдем. Надо с корнем эту фашистскую заразу вырвать. Навсегда!

Июль 1944 года. Пламя войны полыхает в Западной Белоруссии. Солнце меркнет от дыма пожарищ.

По Брестскому шоссе безостановочно идут колонны бойцов. Громыхают гусеницы танков, тягачей, самоходных пушек. Скорей к Бресту, к границе! Эта мысль владеет каждым из нас.

22 июля дивизия завязала бои непосредственно на подступах к городу. Эскадрильи краснозвездных «илов» сбрасывают на позиции противника сотни фугасных бомб. Город окутан бурой завесой пыли и дыма.

Крепко доставалось гитлеровцам от наших У-2, прозванных на передовой «кукурузниками». «Кукурузник» появлялся внезапно, летел низко, и, когда доносился стрекот его мотора, схожий с шумом швейной машины, одновременно сыпались и бомбы.

Однажды «кукурузник» помог нам захватить «языка». В поиск направили группу сержанта Пшеничко. Ночью разведчики проникли в хуторок, занятый немцами. Над хутором затарахтел «кукурузник» и сбросил фугаски.

С криками: «Ньюмашине!»[11] — гитлеровцы в панике стали разбегаться. Один из них, спасаясь от «кукурузника «, забежал во двор как раз того дома, где засели разведчики. Его быстро скрутили.

Все дороги, ведущие к Бресту, гитлеровцы заминировали. Мины понатыканы всюду: и на шоссейных трактах, и на узеньких тропках, петляющих среди луговой поймы, и на железнодорожных насыпях. Всюду притаилась смерть. Берегись! Сделаешь неосторожный шаг — взлетишь на воздух!

И стал нашим незаменимым спутником в разведке миноискатель. Только один сержант Пшеничко все от него отмахивался:

— Буду я с такой штуковиной возиться. Без него обойдусь.

И верно. Пшеничко, казалось, носом чуял мины. Бывало, идем проселочной дорогой, он вдруг остановится и командует:

— Стоп!

Удивляемся мы: дорога как дорога, ничего нет подозрительного. А он твердит:

— Вот тут коробочка с шоколадом спрятана, а тут мармелад зарыт.

Присмотримся — и впрямь: тут земля чуточку взрыхлена, там дерн потревожен.

В роте Пшеничко откровенно завидуют: ну и везет же сержанту. Как ни пойдут пшеничковцы в поиск, с пустыми руками не возвращаются: то «языка» приволокут, то трофей прихватят. А мне кажется, не в везении дело, в мастерстве. Прежде чем проникнуть куда-либо, Пшеничко все просмотрит, все продумает до мелочей. С «авоськой» да «небоськой» не дружит сержант. Зато и любят своего командира бойцы! И за отличное знание дела, за высокие душевные качества, за простоту и скромность. Он никого не изругает понапрасну, не назовет черным словом.

26 июля меня вызвал командир роты:

— Захватите с собой группу и проберитесь в город. — Он на секунду задержал меня и каким-то проникновенным тоном сказал: — Знайте, что это боевое задание на нашей советской земле — последнее. Завтра мы начнем освобождать Польшу.

Командир подвел меня к карте. Вот он, Брест. Заштрихованные четырехугольники уличных кварталов, темные кружочки бастионов, пестрая лента железнодорожной магистрали. Брест-Литовск. Последний город Советской Белоруссии, находящийся еще у фашистов.

Сердце у меня ликовало. Думал ли я тогда, простой разведчик, стоявший в развороченном фугаской окопе под Болховом, под страшным неприятельским огнем в грозный август сорок второго года, что мне выпадет счастье сражаться за Брест — город на границе. О легендарной стойкости его гарнизона, защищавшего город в первые дни войны, мы еще не знали.

На задание вышли во второй половине дня. Пересекаем болотистый луг. Ноги вязнут в иле. Однако идти болотом безопаснее, чем проселочной дорогой: четверть часа назад, двигаясь по проселку, мы едва не напоролись на мины. Первым их заметил Давыдин. Указывая на свежевскопанные кружочки земли, он сказал:

— Вот, паря, где она, смертушка-то, поджидает. Мины расположены в шахматном порядке.

Сразу же за поворотом дороги натыкаемся на труп. Женщина. Лет шестидесяти. Растрепанные седые волосы. Лежит прямо на дне воронки. У нее оторваны обе ноги. Лицо землистое, в кровоподтеках.

Никого не щадят проклятые фашисты!

В семнадцать ноль-ноль забасили крупнокалиберные пушки. Застонала земля. Пепельная мгла окутала город. Начался штурм. На кочковатом лугу, примыкающем непосредственно к городским окраинам, поднявшись во весь рост, идут цепи солдат.

До первых домов осталось не более шестидесяти метров. Из ближнего каменного дома стрекотнули пули. Бойцы залегли.

В сумеречном свете во дворе дома показался гитлеровец. На ходу он сбросил с себя френч и пустился наутек. Солдаты бросились за ним вдогонку. Вот он, миновав угол дома, ринулся в курятник. Оттуда его и выволокли, грязного, перепачканного птичьим пометом.

Стрельба не утихает. Темнеющее небо по всем направлениям полосуют цветастые плети трассирующих пуль. Бойцы штурмуют дом за домом, улицу за улицей.

28 июля 1944 года советские воины освободили Брест от немецких захватчиков.

...Наступил тот долгожданный час, о котором мы мечтали все фронтовые годы: наши войска вышли на границу с Польшей.

По случаю такого события собралась вся рота. В одном из домов в городе отыскали большую комнату с круглым столом. На лицах бойцов — радостное оживление. Не смолкают смех, шутки. Лешка Давыдин раздобыл где-то банку трофейного спирта. Ротный кок Коля Сергеев приготовил отличное жаркое из баранины. Непоседливый Андрей Лыков, надев на себя белоснежный колпак и фартук, стал носить на стол миски.