Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В боях за Кривой Рог отличился и наш ездовой Федякин — молодой боец лет двадцати. Он в свободное время сапожничал.

Помню, стоит он перед командиром — тоненький, вихрастый — и упорно твердит:

— Отправьте меня в разведку, за «языком». Надоело с конями возиться. Я за ними навечно, что ли, закреплен?

Командир роты ему так и этак доказывает, что на войне каждый свое дело делает, будь то повар или ездовой. Все одной цели служат. А Федякин не унимается:

— Кого хотите ищите обозным. А с меня довольно. Хочу в разведку!

Подумал командир и говорит:

— Хорошо. Пойдешь на боевое задание.

Федякин даже подпрыгнул от радости. Приложил руку к шапке и во все горло гаркнул:

— Есть, идти на боевое задание, товарищ гвардии старший лейтенант!

Зачислили Федякина в группу Пшеничко. И той же ночью вместе с бойцами ушел он за «языком». Наутро разведчики вернулись. Спрашиваем:

— Ну, как Федякин?

Пшеничко недовольно качает головой:

— С ним прямо беда. Настырный какой-то. Суется куда не нужно. Подползли мы к проволочному заграждению. Слышим, в окопах немцы о чем-то лопочут. Решили: следующей ночью на этом самом месте нужно проходы сделать. Приказал я тогда рядом с проволокой окопчики отрыть. Перед рассветом приползли к своим, а Федякин и говорит: «Я там, на проволоке, красную тряпку повесил». Меня такое зло взяло. «Зачем, — говорю, — шило сапожное, это сделал? Ты же нам всю работу сорвал! Завтра туда и соваться нечего. Из пулемета срежут».

Мы рассмеялись.

— Сидел бы ты лучше со своими рысаками, — посоветовал Лухачев.

Федякин в стороне стоит, носом шмыгает и, казалось, вовсе не чувствует себя виноватым.

Пшеничко приказал своей группе спать, а Федякину не спится. Вместо отдыха он занялся странным делом: достал соломы, разыскал немецкую куртку с брюками, набил их соломой, ремнем подпоясал. А сверху чучело немецкой каской накрыл. Получился настоящий гитлеровец.

Удивляемся мы: для чего это? Федякин ни слова в ответ, улыбается только.

Когда стемнело, группа Пшеничко опять ушла на задание. Федякин прихватил с собой чучело.

Утром привели «языка». На этот раз Пшеничко на все лады расхваливал бывшего ездового.

— Да таких лазутчиков еще поискать надо! Не парень, а золото. Подползли мы к тому месту у заграждения. Немец из всех пулеметов лупит. Жаркое дело! Помогли мы Федякину чучело к проволоке поставить и залегли в свои окопчики. Смотрю: подполз ко мне Федякин и шепчет: «Надо до рассвета подождать. Как развиднеется, увидят фашисты у проволоки своего солдата — обязательно за ним поползут». Так оно и случилось. Только рассвело, смотрим: высовываются немцы из окопов, в нашу сторону руками показывают. Для нас стало ясно: признали немцы в чучеле своего соотечественника. Вот трое вылезли на бруствер и осторожно поползли прямехонько к чучелу. Один из них, самый прыткий, обогнал всех, подполз к заграждению, проделал в нем проход ножницами. Двое за ним следом. Когда до них осталось метров десять, поставил я свой автомат на одиночный выстрел, прицелился — и обоих солдат укокошил. А прыткий, что первый полз, со страху сиганул назад, но запутался в проволоке. Тут мы выскочили из укрытия и схватили его. Вот и все.

22 февраля 1944 года, накануне годовщины Советской Армии, наши гвардейцы штурмом овладели Кривым Рогом. Разведчики шли в атаку вместе с пехотинцами, и в этом бою Федякин снова показал себя молодцом. Он первым ворвался в немецкий окоп и заколол гитлеровца. Тут его ранило: пуля попала в грудь, пробила легкое. Из медсанбата он был эвакуирован в госпиталь.

А на другой день к ребятам подошел сияющий Спивак, держа в руках свежий номер «дивизионки»:

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы-криворожцы! Вот читайте. — Он ткнул пальцем в газетный лист. — Наша сорок восьмая отличилась при взятии Кривого Рога. В приказе Главнокомандующего ей присвоено звание: «Криворожская». Слухайте, как звучит: «Гвардейская! Криворожская!»

— Это дело надо обязательно обмыть! — воскликнул Лыков, направляясь к старшине.

Я подумал — очень правильно давать наименования воинским частям, отличившимся при освобождении больших населенных пунктов. Пройдут годы. Залечатся раны войны. Солдат бережно поднимет со дна сундучка свою старую, видавшую виды фронтовую гимнастерку и с гордостью вспомнит, как в грозное лихолетье он насмерть стоял у стен Сталинграда, освобождал Воронеж, Харьков, Кривой Рог и сотни других городов и сел, как на боевом Знамени его дивизии немеркнущей славой сияют слова: «Сталинградская, Харьковская, Криворожская...»

В Привольном у Ингульца

В марте дивизии предоставили короткую передышку. Разведрота расквартировалась в селе Привольном на берегу Ингульца. Какое поэтическое название!

На востоке, рядом с селом, прижавшись к обрывистому берегу, тихонько позванивает река, за ней щетинится дубовая роща, а все пространство к югу и западу от села, вплоть до самого горизонта, занимают безбрежные поля, ровные, без единого холмика.

Спокойствием и радушием веет от чистеньких хаток, выстроившихся вдоль широкой улицы. Было удивительно, как война пощадила этот уголок.

В Привольном к нам в роту прикомандировали солдата Михеева — общительного, добродушного, из числа тех, с которыми быстро сходишься накоротке. Он знал много разных шуток-прибауток и пересыпал ими, к великому удовольствию разведчиков, свою речь. Когда его спросили, почему не поехал в свой полк, он с усмешкой произнес:

— Мой полк тю-тю! Покуда я в госпитале отлеживался, его в Белоруссию перевели. Но я не особенно горюю. Для нашего брата разведчика везде дом.

Близился вечер. У бойцов приподнятое настроение. Они бреются, пришивают к гимнастеркам подворотнички, распевают полюбившуюся еще с Кривого Рога новую фронтовую песенку:

И когда не станет немца и в помине,
И когда к любимым мы придем опять,
Вспомним, как на запад шли по Украине...
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать!

Андрей Лыков суконкой надраил свои ордена и теперь, любуясь в карманное зеркальце, самодовольно щурит васильковые глаза:

— Ну, чем не жених, братцы? Все в полном ажуре.

— Да еще звание какое у этого жениха! — в тон ему вторит Беспалов. — Гвардеец-криворожец! Одно плохо: лычек у тебя на погонах нет. Даже ефрейторских. — И, кивнув на каптерку, предлагает: — А что, ребята, не взять ли для такого дела у старшины сержантские погончики напрокат. Девчата страсть сержантов обожают.

Лыков искоса посмотрел на него, зажегся было этой идеей, но, вспомнив свою недавнюю перепалку со старшиной, безнадежно махнул рукой:

— А ну их к лешему! Можно и без лычек.

Вместе с Лебедевым, кудрявым статным бойцом, они, тихонько напевая, пошли в село.

В дни передышки солдаты отоспались, помылись в бане, привели в порядок обмундирование, постриглись, побрились, и сейчас любо посмотреть на них — красивые, загорелые, справные. Они отдыхают, а я все думаю об одном и том же, о своем командирском престиже. Как выдержать ту грань, которая отделяет теплое, товарищеское отношение бойца к командиру от фамильярничания и панибратства?

Вот сколько ни бьюсь, а не могу вытравить в Андрее Лыкове эту черточку. Совсем недавно подошел он ко мне, похлопал по плечу и говорит: «Ну, как дела, Петрович? Все небось о школе, об учениках своих вспоминаешь?» Что, думаю, ответить ему? Оборвать — нельзя, слишком грубо выйдет. Подумает, что я вельможа, зазнайка. «Время сейчас такое, — говорю, — что больше об автомате надо думать, Андрей, а не о чем-либо другом». Смотрю: парень покраснел, пробормотал что-то и быстро отошел. Видимо, вспомнил, как несколько дней назад я пробрал его за невычищенный автомат.

Дивный вечер опускается на землю. Солнце скрылось за дальним океаном полей. Вокруг мягко разливались синие сумерки, и лишь узкая нежно-розовая каемка нависала над темнеющей степью. Где-то вспыхнула и поплыла над селом знакомая мелодия солдатской песни:

31
{"b":"238468","o":1}