Гитлеровцы превратили вторую столицу Украины в опорный узел обороны. Вокруг нее возвели две кольцевые, сильно укрепленные оборонительные линии. Сосредоточили огромное количество орудий, танков.

Гитлер дал приказ своим войскам любой ценой удержать Харьков. Но дни фашистских вояк уже были сочтены. Гвардейцы Воронежского и Степного фронтов разгромили оперативную группу «Кемпф» и 4-ю танковую армию, защищавшие город. Знамя победы засияло над Харьковом.

23 августа Москва салютовала в честь освобождения от немецких захватчиков второй столицы Украины. На душе у нас празднично: ведь это же салют и в честь гвардейцев.

Меня вызвал командир роты. Обветренное лицо его щурилось в улыбке.

— Поздравляю вас, — сказал он, — с повышением и присвоением звания «старший сержант». Вот приказ комдива. Принимайте группу!

— А Шмельков? — оторопел я.

— Шмелькова переводят в армейскую разведку. Вам вот, — старший лейтенант протянул мне новенькие полевые погоны с зеленым полем, перетянутые поперек широкой красной лычкой, — носите на здоровье.

Зажав погоны в ладони, бегом направился к хате, где квартировали разведчики. Здесь никого не было, и я, быстро сняв выбеленную солнцем гимнастерку, сменил мятые солдатские погоны на новенькие, сержантские. Не таясь, скажу, был рад и присвоению нового звания и тому, что отныне не рядовой, а командир. Душа моя ликовала. Подойдя к тусклому, засиженному мухами настольному зеркалу, я в течение нескольких минут приглядывался к себе, поворачивался и в профиль и в анфас.

Час спустя командир роты представил меня бойцам.

Вот стоят они, мои боевые друзья: Андрей Лыков, Ахмет Зиганшин, Борис Лухачев, Георгий Дмитриев, Михаил Даникиров. Еще вчера мы были в одном ранге, бойцы-разведчики, гвардии рядовые. Сегодня я уже для них командир, непосредственный начальник. Это радовало и беспокоило. Радовало, что меня заметил и выделил сам комдив, генерал. Беспокоило, что на мои плечи, как старшего группы, ложится много новых обязанностей. Я должен обучать и воспитывать подчиненных, следить за каждым, чтобы на боевом задании вел себя как положено, зря не подставлял голову под пули, знать, что кому можно доверить, у кого какие достоинства и недостатки, заботиться об их быте, здоровье, благополучии.

Да, нелегкая ноша свалилась на твои плечи, гвардии старший сержант!

Думаю, каковы были мои первые наставники, первые командиры отделений — строгий подтянутый Дорохин и весельчак Леша Шмельков.

Плохого о них не скажешь. Храбрые ребята. Опыта и умения им не занимать. А вот с бойцами Дорохин был немного суховат, официален, а иногда даже резок. Его побаивались, и особой откровенности в беседах между ним и солдатом не было. Шмельков, наоборот, вел себя с бойцами чересчур демократично, В отделении его любили, но как товарища. И звали его по имени — Лешка. Как командира себя он не нашел, и солдаты не смотрели на него как на командира. Он был равный им (таким себя показал), поэтому ни поверить ему в чем-либо безотчетно, ни положиться на него, ни пойти за ним они не могли. Счастье Шмелькова, что не попадал он в сложные ситуации, где бы от него потребовались воля, талант и выдержка командира, что в отделении все разведчики честно выполняли свои обязанности, руководствуясь велениями долга и совести. Иначе поведение, а может, и качества Шмелькова обернулись бы бедой для отделения. Слабохарактерность командира, нерешительность, безволие на войне гибельны.

Каким же должен быть командир? Где та золотая середина, которая позволит ему правильно построить взаимоотношения с подчиненными? Я невольно приходил к выводу, что все дело в умении сочетать строгость, требовательность с чуткостью и душевной заботой о каждом подчиненном, ну конечно, и в личном примере, в высоких моральных качествах командира. Стоит только сфальшивить в чем-нибудь, проявить качества, не свойственные традициям и законам нашего общества, — все! Авторитетом у подчиненных, тем более их любовью пользоваться не будешь. Ведь и в школах так. Ой как нужны каждому учителю качества хорошего командира и, наоборот: качества учителя — командиру.

Многое ли я знаю о своих подчиненных?

Вот маленький черноволосый Ахмет Зиганшин. В роте он почти всегда молчит, словно горе у него какое на сердце. Если с чем-либо не согласен, выскажет это прямо и резко. На задании проявляет решительность, сметку. Одно его губит: уж очень горяч. Всегда его надо одергивать.

У Андрея Лыкова мне нравится неистощимая веселость и бодрость. В какие бы переплеты мы ни попадали, никогда не падает духом: шутки, прибаутки так и сыплются с языка. Мне он часто напоминает погибшего Ягодкина.

Борис Лухачев в дни обороны на Северном Донце показал себя настоящим солдатом. Куда только девалась его обычная нерасторопность, мешковатость! Помню, ходили мы всей группой в наблюдение к Донцу. Ночь — зги не видно. А тут еще, как на грех, дождь шпарит.

Подошли впятером к самой реке. Плащ-палатки на плечах — хоть выжми. Сапоги чавкают в вязком иле. Житьишко — хуже не выдумаешь.

Шмельков вполголоса говорит:

— Вот тут, в камышах, и будет наш наблюдательный пункт. Дежурить по очереди.

Он оставил на берегу Лухачева с Зиганшиным, а нам с Лыковым шепнул:

— Вы их через полтора часа смените.

Оставили мы наблюдателей, а сами пошли прочь. Иду и думаю: «А где же эти полтора часа прокоротать? Здесь, на берегу, вместо деревни Хотомли одни развалины да трубы торчат. Ни одной уцелевшей хатенки. Солдаты сделали себе на месте пепелищ землянки. Но с жилплощадью у них очень туго: не разживешься.

Предприимчивый Леша Шмельков все же отыскал убежище — полуразрушенную землянку. Дверей в ней нет, раму вышибло. Продувает насквозь. Одна слава, что над головой крыша. Примостились мы кое-как на земляном полу, пригрелись, сон начал одолевать.

Через час меня разбудил Шмельков:

— Подъем, хлопец! Надо Лухачева с Ахметом сменить.

Направились мы снова к Донцу. Дождь чуточку приутих, и вокруг немного посветлело. Близилось утро. На той стороне реки уже выделялись контуры высокого лесистого берега. Оттуда испуганно, словно стремясь напомнить о себе, отстукала пулеметная очередь. Из камышей подполз к нам Борис. Смотрим: перемерз парень; зуб на зуб не попадает, губы лиловые, а глаза сияют.

— Две артбатареи засек, — прошептал он с гордостью. — Противник долго вначале манежил. Выстрелит из своей пушечки, потом молчит. Мы глаз не отрываем, наблюдаем. А дождь как из ведра. Невеселая картина. Сверху — вода и снизу — вода. Лежишь — ни гугу. И все-таки две батареи запеленговал. Вот смотрите где...

Мы укрылись мокрой плащ-палаткой. Шмельков чиркнул фонариком, и Борис жестким, не гнущимся от холода пальцем указал на карте местоположение двух засеченных им вражеских батарей.

Совсем недавно пришел к нам в разведгруппу Георгий Дмитриев. Высокий, стройный как молодой дубок. Он добровольцем, когда ему еще не было восемнадцати лет, ушел на фронт. Был зачислен в артиллерийский полк, но там не ужился и стал писать рапорт за рапортом, чтобы его перевели к нам. С бойцами роты как-то сразу сдружился. Но характерец у него свой, особый. Если что не по нем, вскипит, загорится. Не подходи. Однако через минуту уже остывает и зла не помнит. Разведчик из него будет добрый. Раза два уже ходили с ним на задание. Находчивый, инициативный.

Трудно привыкать к командирской должности. Часто забываешь, что ты уже в новом качестве. Правда, напоминают сами бойцы. Все реже слышишь при обращении прежнее «Петрович», «Николай», все чаще и чаще звучит «товарищ гвардии старший сержант».

* * *

— Готовьте группу на задание, — приказал мне на следующее утро старший лейтенант, встретившись со мной у ротной каптерки. — «Язык» сейчас нужен как воздух. По сведениям, немцы перебрасывают на наш участок фронта свежие части. Надо проникнуть в тыл и захватить пленного.

Командир роты вытащил из планшетки карту и, взяв карандаш, указал на ней заштрихованный четырехугольник — населенный пункт. Мерефа! Знакомое село. Полгода назад, февральской ночью, мы прошли отсюда в тыл к немцам. А сегодня Мерефа занята гитлеровцами.