Увидев в поле тяжелый бомбардировщик, мы приземлились рядом с ним. Федя Локтионов и штурман Васильченко рассказали нам, почему они не смогли долететь до своего аэродрома. Над целью их сильно обстреляли зенитки, корабль имел много пробоин, и у летчика, и штурмана были разбиты компаса, у радиста выведен из строя передатчик. Но задание экипаж выполнил. А вот на обратном пути не повезло: резко ухудшилась погода, не стало видно земли, да еще вдобавок пришлось выключить поврежденный мотор. Убедившись, что линия фронта уже пройдена, экипаж произвел посадку в поле. Чтобы восстановить корабль, требовалось заменить один цилиндр на моторе, поставить другие навигационные приборы и радиопередатчик. За ними мы отправили Прохорова.
На другое утро он доставил все необходимое, и к вечеру самолет был в строю. Мы перелетели на свой аэродром. Думалось, может быть, вот так же сидит где-нибудь экипаж Большакова. Но трезвый голос подсказывал: вряд ли, иначе поступило бы от него хоть какое-нибудь сообщение. Вестей о пропавшем корабле, его людях не было ни на другой, ни на третий день.
Потом мне пришлось срочно вылететь в Энск, повезти туда летчиков-штурмовиков для приемки новых самолетов, а обратно доставить запасные части. Аналогичное задание было и у Димы Козырева — сделать рейс туда и обратно. Как молодому командиру корабля, на этот полет ему дали моего опытного штурмана Милостивенко, а в мой экипаж назначили младшего лейтенанта Васильченко. Накануне вылета вечером я зашел в санчасть помазать болящие глаза, но врача попросил, чтобы он не очень разукрасил меня, иначе, мол, не смогу пойти завтра в Энске в театр. Врач даже растерялся и долго не верил моим словам: он, оказывается, был из Энска, там у него остались жена, дети. Он записал мне адрес и попросил зайти и передать им посылочку и письмо. Рано утром врач привез на санитарной машине к самолету целую сумку гостинцев для семьи: сухари, мясные консервы и что-то еще в свертках.
Через семь часов полета мы приземлились недалеко от Энска. Наши пассажиры, взвалив на плечи парашютные сумки, направились к диспетчерскому пункту. Пока мы оформляли заявку на обратный перелет, договаривались о ночлеге и питании, наступил и вечер. Все же мы с Васильченко решили съездить в город. Переполненный пригородный поезд шел очень медленно, с частыми остановками.
Дом, где жила семья нашего врача, разыскали только к десяти ночи. После долгого стука дверь, наконец, открылась, и перед нами предстал мужчина примерно такого же возраста, как и наш врач-майор. Узнав, кто мы и зачем пожаловали, он отрекомендовался братом нашего врача и пригласил нас войти. В квартире из двух комнат, обставленной хорошей мебелью, было тепло и уютно. Мы с Васильченко, изрядно уставшие, с удовольствием присели на полумягкие кресла, начали рассказывать, как был обрадован врач, узнав, что мы вылетаем в Энск, как он выглядит, каково его самочувствие и т. д. Передали его гостинцы, умолчав, разумеется, о том, что для заполнения этих двух парашютных чехлов продуктами понадобилась щедрость всего нашего экипажа. Так прошел почти час, все заметнее сказывалась усталость, хотелось отдыхать. Признаться, мы надеялись на предложение переночевать здесь, но ждали его пока что тщетно. Тогда я решился намекнуть сам: поинтересовался, далеко ли от них военная комендатура.
— Да нет, минут десять-пятнадцать ходьбы, — сообщил хозяин, не уловив моего намека. — А зачем вам ночью понадобилась комендатура?
— Надо бы договориться о гостинице. Время уже позднее, — а сам, упрекнув себя в назойливости, подумал, что вот сейчас и скажут, как, мол, вам не стыдно, вы же обидите нас, если уйдете ночевать куда-то. Но услышали совсем другое:
— Тогда загляните завтра. Увидите детей, передадите им привет от папы.
— Да, да. Приходите завтра, — подтвердил и женский голос из спальни. — Посидим, поговорим.
Нетрудно было догадаться, что эта жена нашего врача. Она так и не вышла к нам, не поинтересовалась, как там, где-то вдали от дома, родных и детей, поживает ее муж, не сочла нужным что-либо передать ему, написать письмо. А ведь знала, что завтра мы снова будем в своей части, увидим его и он, надо думать, захочет узнать обо всем. Ну и бывают же люди., В ее голосе слышалось больше обиды, чем радости от визита «счастливых» летчиков — сослуживцев мужа, обида на то, что мы вот «сумели» очутиться в тылу, а он, ее муж, не смог.
Чувствуя себя чуть ли в чем-то не провинившимися, мы попрощались и очутились на безлюдной улице ночного города. По пути в комендатуру, надеясь что-нибудь купить «заморить червячка», заглянули в дежурный магазин. Пока стояли в очереди и посмеивались над нелепым положением, в каком мы оказались, незаметно разговорились с пожилой женщиной. Слово за слово, и она уже знала, что мы только сегодня прилетели с фронта, что ночь неожиданно застала нас на улице. Женщина сама предложила нам переночевать у нее и мы с благодарностью пошли за ней в ее квартиру в доме номер три по улице Маяковского. Она приняла нас как близких родных, напоила горячим чаем, не пожалела нескольких последних кусочков сахара. Нам с Васильченко было даже обидно, что все свои припасы сухого пайка оставили в семье врача. Распрощавшись рано утром с пожилой доброй русской женщиной, уехали на аэродром — готовиться к вылету.
К вечеру мы были на месте. Ночью окончательно испортилась погода. Аэродром к утру низко затянуло осенними тучами. Мы уже несколько часов ожидали разрешения на вылет, когда над головой, где-то за тучами, услышали знакомый гул моторов тяжелого бомбардировщика. Самолет кружил над аэродромом и никак не мог выбрать направления на посадку. Мы догадывались, что это вернулся с рейса экипаж Димы Козырева, и с тревогой наблюдали за каждым повторным ошибочным заходом. Видимо, летчику надоело бесконечно кружиться, и корабль, наконец, вынырнул из облаков, пошел на посадку. Но по земле стлался туман, а расчет был неточный. Услышав характерный треск — это могло означать только поломку, — мы побежали в ту сторону, где скрылся в тумане самолет. После приземления летчик не выдержал направления пробега, и машина, выкатившись за пределы летного поля, наскочила на какой-то сарай и остановилась во дворе небольшого деревянного дома. Фюзеляж, плоскости были кое-где помяты и поцарапаны, поломаны амортизационные стойки одного шасси, погнуты винты двух моторов, самолет лежал, свалившись на левое крыло. Хорошо хоть никто не пострадал из экипажа.
На следующий день мне пришлось сделать на свой фронтовой аэродром два рейса: доставить вначале запасные части к самолетам, затем — груз с поломанного корабля и ставший теперь «безлошадным» экипаж Козырева. А на место происшествия со мной же прилетели ремонтники — машину можно было восстановить своими силами.
Но досадную неприятность с поломкой корабля, которых у нас и так не хватало, сразу по возвращению в родную эскадрилью вытеснила на задний план радостная весть: вернулся пропавший экипаж капитана Большакова. Много пришлось пережить людям экипажа за эти дни, но главное, все остались живы, хотя жизнь каждого из них висела на волоске.
Конечно, война есть война, здесь никто не может сказать, что с ним может статься завтра. Вскоре и мне выпал случай испытать, каково бывает нашему брату, если самолет подбит над вражеской территорией и подбит так, что оставаться в нем больше уже невозможно ни секунды…
В ту ночь я вылетел не на «Голубой двойке», а с другим экипажем своего отряда. В тылу врага мы должны были бомбить военный завод, выпускающий авиационные и артиллерийские прицелы, приборы и средства связи. Ночь по маршруту была звездная, без единого облачка. Шли на высоте три тысячи метров. Вовремя вышли на цель. И было все, что обычно встречали мы над целью: разрывы снарядов, лучи прожекторов. Во время последнего захода на корабле скрестились сразу двенадцать расплавленных лучей. Тем не менее экипаж задание выполнил успешно, благополучно вышел из зоны обстрела и лег на обратный курс. Моторы работали ровно, без перебоев. Экипаж после напряженных минут, проведенных в лучах прожекторов и разрывах снарядов, успокоился, вздохнул с облегчением. Штурман настроился на радиомаяк, в наушниках зазвучала приятная танцевальная музыка. Но все заметнее давал знать о себе холод. Тогда, посоветовавшись со штурманом Вашуркиным, я решил продолжать полет с постепенным снижением. По расчету времени мы должны были уже пройти линию фронта. Но ошиблись: ветер переменил направление, уменьшилась путевая скорость.
