К полудню туман начал рассеиваться, и мы перелетели в свою Кувшиновку. Но в общем-то погода оставалась нелетной, облака нависли низко над землей. Вылет нам не разрешили, дали «отбой», поэтому наш заботливый комиссар Петр Семенович Чернов, договорившись с командованием, привез к нам в лес фронтовую бригаду артистов. Мы сидели на траве и от души аплодировали, а артисты выступали на сцене, которую составляли кузова двух автомашин с откинутыми бортами. Борта эти поддерживались на ящиках с фугасными бомбами.

— Выступал чуть ли не во всех городах, на разных сценах, — заметил по этому поводу один из пожилых артистов, — но на такой сцене приходится выступать впервые. — И, показывая на стабилизаторы бомб, справлялся, не опасны ли они сейчас. Мы со смехом отвечали, что они своих понимают и потому не опасны, а вот завтра от них фашистам достанется.

В тот же день, когда уехали артисты, состоялось партийное собрание. Принимали в партию новых товарищей. Первым зачитали мое заявление, слушали анкету, рекомендации, данные мне комсомольской организацией, парторгом эскадрильи Сосуровым и заместителем командира эскадрильи Родионовым. Задавали вопросы, выступали мои фронтовые товарищи. Я никогда не забуду это собрание, когда меня и других летчиков, механиков, штурманов, мотористов, техников приняли в Кувшиновском лесу около землянки, в один из самых тяжелых для Родины дней, в члены Коммунистической партии. Становясь коммунистами, мы клялись драться с фашистами не на жизнь, а на смерть, до полного уничтожения их на нашей советской земле и в их собственном логове.

После собрания мы с Николаем Сушиным отправились в лес побродить. Не мог я сегодня сидеть на одном месте. Мне хотелось говорить с людьми и каждому объявить о своей радости: я член великой армии коммунистов! Если мне придется пасть в бою, погибну достойно, но прежде я сам уничтожу еще немало фашистов и жизнь свою дешево не отдам. Умирать, конечно, не хочется, по кто сейчас застрахован от смерти? А если выйду из этого ада цел и невредим, то проживу свою жизнь так, чтобы никому и никогда не пришлось краснеть за меня, чтобы ни у кого не возникло сомнение; все ли я сделал для людей, для своей Родины, партии?

— Стоит ли об этом беспокоиться? — заметил Коля Сушин, когда я высказал ему свои мысли. — Были бы насчет тебя какие-то сомнения, в партию не приняли бы.

Но разве заставишь мысли умолкнуть, — можно попридерживать язык, а им нет никаких границ. Да и природа располагала к размышлению. Вокруг нас о чем-то задумчиво шептались деревья, в воздухе кружились желтые листья. Вскоре мы набрели на такое место, где было полным-полно грибов. Только собирать их оказалось не во что. Мы запомнили место, решили прийти сюда завтра с парашютными сумками. Николай Иванович заговорил о своих шуйских лесах. Потом по пути домой вспомнили родных, знакомых, друзей. И Сушин продекламировал:

Мы подходили к аэродрому, к своим боевым друзьям. Наши летчики и штурманы давно уже привыкли — есть полеты или нет — к определенному сроку собираться на командном пункте. И сейчас они сидели в землянке, кто-то рассказывал забавную историю, над кем-то подшучивали. А в облаках меж тем начали появляться просветы. Майор Чирсков попросил позвать с улицы курильщиков, развернул карту и обвел на ней красным карандашом кружок. В кружке оказался район восточнее Ярцева.

— Вот где предстоит сегодня работать, — сказал командир эскадрильи. — По скоплению войск и техники противника. Боевая зарядка — 24 фугасных «сотки» на корабль и не меньше ста осколочных бомб. Горючего брать поменьше, лишь бы хватило до утра. Погода идет на улучшение, и вылет, вероятно, разрешат. Словом, к двенадцати ночи станет ясно. А сейчас всем по кораблям и подвешивать бомбы. По готовности без дополнительных указаний явиться ко мне на КП.

Когда мы с Евгением Ивановичем пришли на стоянку нашей машины, нас тотчас окружили члены экипажа. Узнав задание, все дружно взялись за дело, подкатывали под плоскости стокилограммовые бомбы в круглых реечных ящиках, вываливали их на землю, таскали за стабилизаторы под люки и при свете переносной электролампочки поднимали специальной лебедкой вверх. Через полчаса техник по вооружению со штурманом уже вворачивали на головки бомб взрыватели. Загружать осколочные и зажигательные бомбы большого труда не составляло, их просто, как дрова, складывали в специальные ящики в кабине радиста, а над целью по команде штурмана ссыпали в люк.

После подвески бомб мы со штурманом вновь отправились на КП. По пути я внимательно присматривался к рулежной дорожке. Наша «Голубая двойка» стояла довольно глубоко в лесу, даже никому бы и в голову не пришло, что там может находиться тяжелый бомбовоз. В смысле маскировки было хорошо, но не совсем удобно выруливать на старт ночью по тревоге. В таких случаях меня всегда сопровождал с карманным фонарем впереди механик Шутко. Он делал это великолепно, в наклонных местах, если машина покатывалась слишком быстро, ловко подсовывал под колеса колодки. «А стоянку, — думал я, — все же надо менять. Даже сейчас вон под ногами лужи, а на носу уже осень, пойдут дожди, тогда наверняка застрянешь при рулении».

Вылет, как мы и надеялись, разрешили. Взлет был трудный, поздней ночью, при полной темноте, да еще вдобавок дул попутно-боковой ветер. Уже на высоте шестисот метров началась облачность. А какова погода дальше по маршруту — неизвестно. Лететь в таких условиях — все равно, что прыгать в подвал с завязанными глазами. Но лететь все же нужно, где-то скопились фашистские танковые колонны, надо расстроить их боевые порядки и лишить врага на передовой свежих резервов. Наш экипаж вылетел сегодня первым, мы должны передать оставшимся на аэродроме товарищам условия полета на маршруте. Идем сквозь облачность с набором высоты. На тысяче метров облаков не стало, над нами заиграло звездное небо. Даю радисту команду: передать на КП, пусть выпускают другие экипажи, так как погода на высоте вполне благоприятная и видимость тоже.

А мы уже приближаемся к цели. Сквозь разрывы в облаках нам землю видно неплохо, а вот прожекторам поймать нас не так-то легко: облака, как бронированные плиты, надежно прикрывают самолет. Штурман предлагает пройти цель немного стороной и поразведать, много ли там зенитных точек. Услышав, вероятно, шум наших моторов, немцы заранее начали шарить по небу прожекторами, — я насчитал их семь-восемь, — наугад стрелять в нашу сторону трассирующими пулями и снарядами. Вывод был один: раз такое сильное прикрытие, значит, внизу действительно большое скопление техники и живой силы противника. Теперь уверенно заходим на цель, сбрасываем несколько светящихся бомб на парашютах. При их свете в миллион свечей нам видны все лесные поляны, шоссейная дорога, отдельные населенные пункты. Я слежу за сигналами штурмана. Загорается красная лампочка — мы на боевом курсе; поворачиваю самолет ногой немного влево, пока не слышу в наушниках голос Евгения Ивановича: «Нормально! Так держать!» Тянутся томительные секунды, минуты, где-то вблизи пролетают трассирующие пули. По моим подсчетам, мы уже прошли цель, а штурман почему-то молчит. Вызываю к себе борттехника и говорю:.

— Посмотри, что там с Евгением Ивановичем. Если нужно, помоги ему.

Испуганный Сан Саныч быстро скрывается в штурманской кабине. Время идет, самолет все дальше удаляется от цели, а в штурманской кабине молчат оба. Что там случилось? И вдруг в наушниках слышу: «Разворот на сто восемьдесят и на цель!» Круто разворачиваю корабль влево и думаю: «Значит, все в порядке, если подает голос». Цель видна хорошо, первый заход оставил очаги пожаров. Вновь горят, покачиваясь на парашютах, светящиеся бомбы. Догадываюсь, подходят другие экипажи, хотя по времени вроде бы рано. Как бы ни было, нам надо спешить, иначе помешаем товарищам. Стараюсь разглядеть, что же там горит: кажется, какие-то бензиновые емкости, мощный огонь высоко выбрасывает колышущиеся на ветру языки пламени. Недалеко от пожарищ в нашу сторону тянутся следы трассирующих пуль, почти рядом с сухим треском разрываются снаряды, из стороны в сторону, ища в небе самолет, шарахаются лучи прожекторов. Стрелки Резван и Бухтияров ведут по ним огонь. Вижу, как замигала зеленая лампочка: штурман бросил бомбы. Теперь можно маневрировать свободно.