— Я продолжу, — кивнул Чугаев. — Пока мы все это выясняли, Лазкин отличился снова. Вчера вечером, все в тех же Дубках, он остановил одну деваху, тоже алферовскую. Денег у нее не было, он попытался изнасиловать. Спасло ее только то, что Лазкин был пьяным. Девахе этой, кстати сказать, семнадцать лет, а оказалась похрабрее иных взрослых — поцарапала ему физиономию и убежала. Это было вчера, а сегодня полковник разнес меня в пух и прах и сказал, что мы даром едим народный хлеб. Так оно!

Майор пристукнул ладонью по столу, выждал паузу.

— Насчет хлеба, правда, полковник не говорил, но ничего это не меняет. Терпеть дальше такой истории нельзя. Сегодня будем брать Лазкина. Все присутствующие здесь включены в опергруппу. Возглавить ее приказано мне. Сейчас шестнадцать двадцать. До часа ночи можете отдыхать. Сбор здесь в час тридцать. В два выезжаем. Оружие брать непременно. Если есть вопросы — давайте, если нет, — по домам...

В кабинете остался один Чугаев — отдыхать ему было еще некогда.

Каждый из сотрудников уголовного розыска вел какое-либо одно, максимум два дела, начальник же отвечал за все дела. Летом обычно происшествий бывает больше, а за всякий случай спрашивают — дай бог!..

Майор прошелся по кабинету, сделал несколько резких движений руками, чтобы взбодриться, и снова уселся за письменный стол. Минуту, отдыхая, он сидел неподвижно, потом раскрыл толстую серую папку — дело об ограблении сберегательной кассы...

Не сразу ушел домой и лейтенант Петров, хотя ему и не терпелось повидать жену: у Тони шли последние дни декретного отпуска.

Антон зашел в питомник взглянуть перед предстоящей операцией на Пика, столкнулся у клеток с младшим лейтенантом Маркиным. Открытое простодушное лицо Маркина, с детскими пухлыми губами, было встревоженным.

— Артур не ест, Антон Семенович!

Антону нравился этот паренек, недавно приехавший из школы, и он, помня, как трудно на первых порах новичку, в меру своих возможностей старался помогать ему.

— Ничего страшного, Сергей. Переутомился. Полежит, отдохнет, а вечером поест. Не тревожься, это у всех бывает. Нос у него как?

— Нос-то холодный.

— Ну и все. Если нос холодный и влажный — значит, собака здорова. А вот если горячий и сухой, тогда уж лечи. Да и не мог он заболеть — прививки недавно делали.

— Досталось ему вчера! — Сквозь озабоченность в голосе ясноглазого паренька с тонкой ребячьей шеей отчетливо звучала откровенная гордость. — Классно работал!

Вчера вместе со своим питомцем Артуром Маркин принял первое боевое крещение — нашел воров, обобравших в одном из пригородных сел промтоварный магазин. Антон от души поздравил товарища и еще раз посоветовал не тревожиться.

— Может, его побаловать чем? — неуверенно спросил Маркин.

— Вот это уж нет! — решительно возразил Антон. — Никаких баловств, да еще в неурочное время. Собака должна знать часы своей кормежки. Это закон!

— Да это так, — согласился Маркин, но на его простодушном лице было написано такое огорчение, что Антон рассмеялся.

Проводник, если он не абсолютно черствый человек (а такому вообще незачем работать в собаководстве), привязывается к своей собаке, как к разумному существу. И чем моложе, неопытнее и непосредственнее проводник, тем труднее ему удержаться от дружеских знаков внимания к своей собаке. А опыт подсказывает, что добрые намерения в собаководстве оборачиваются во зло. Побалуй сегодня собаку вкусным — завтра она не возьмет своей пищи; накорми ее сегодня в неурочное время — завтра весь ее режим, а с ним и работоспособность полетят насмарку. Нет, добрые намерения выражать надо по-другому: удачный поиск — дай своему четвероногому помощнику кусок сахару, пусть запомнит; захотел ободрить — дотронься до жесткой блестящей шерсти рукой. Собака поймет и оценит твою ласку. Но во всех остальных отношениях — строгость, требовательность и никаких послаблений! Так будет лучше и для проводника, и для собаки, и, в конечном итоге, для дела, которому они оба служат.

Пик чувствовал себя великолепно и, терпеливо ожидая, пока хозяин кончит разговаривать, сидел в вольере, высунув красный, с лиловой родинкой язык. Жарко!

Как только Антон подошел к клетке, Пик вскочил на ноги; его черные глаза светились любопытством и нетерпением. «Идем на работу?» — казалось, спрашивали они, и Антону, который только что сам говорил Маркину, как вредно рассеивать внимание собаки незнакомыми словами, хотелось ответить: «Нет, Пик, пока отдыхай, поедем ночью». В глубине души, по молодости, Антон верил, что Пик великолепно поймет его...

...В два часа утра крытый брезентом «ГАЗ-69» отошел от белого трехэтажного здания управления милиции, начал подниматься по Международной в гору. Постовой милиционер проводил знакомую машину понимающим взглядом, хотел козырнуть и не успел: машина была уже далеко.

Непривычно выглядел город в этот ранний час. Пустые улицы, казавшиеся без прохожих шире, чем они были на самом деле, темные квадраты зашторенных окон, цепочки горящих фонарей и редеющая с каждой минутой ночная темень: восток играл уже нежными, переливающимися голубовато-зелеными красками.

Впрочем, видеть все это могли только шофер и старательно борющийся с дремотой Чугаев: он так и не успел отдохнуть. Позади, в машине, было темно; за спиной майора часто и аппетитно позевывал Меженцев. «Прогулял», — думал Антон.

Антон сидел в самом углу и старался не шевелиться. Устроившийся в ногах Пик положил ему на колени теплую голову и, казалось, спал; изредка, при толчках, его холодный нос касался руки Антона. Но Пик, конечно, не спал: на поворотах, когда машину заносило, он, удерживая равновесие, привставал. Антон коленями чувствовал его сильное, напружинившееся тело.

Напротив сидели старшины Семенчук и Филатов. Оба курили — поочередно разгораясь, малиновые огоньки освещали их спокойные, сосредоточенные лица. Ехали молча, хотя никто разговаривать не запрещал.

Город остался позади, пахнуло свежестью. Машина шла дубовой рощей — теми самыми Дубками, в которых до сих пор безнаказанно бесчинствовал Алексей Лазкин. Потом роща кончилась, в машине сразу посветлело: навстречу бежали поля, залитые синим, неживым светом. В низинах клубился лиловый туман, и сейчас, в редкие по безмолвию минуты, в природе это было единственным движением.

За спиной Чугаева раздался сочный зевок.

— Прогулял, лейтенант?

— Прогулял, товарищ майор! — чистосердечно признался Меженцев.

— Неплохой из тебя оперативник получается, один только недостаток — не женат... Скоро приедем?

Меженцев наклонился, посмотрел через синее стекло.

— Сейчас будем спускаться в низину, там и Зеленый Лог.

В машине словно ветерок прошел: все задвигались, поправляя ремни и кобуры. Антон, как всегда волнуясь перед операцией, погладил Пика и снова порадовался: треугольные уши собаки стояли торчком, настороженно: чуткая овчарка мгновенно уловила перемену в настроении людей.

С выключенным мотором машина бесшумно скатилась под гору, проскочила первые дома и остановилась.

Вел группу лейтенант Меженцев. Головки сапог, теряя блеск, покрывались росой, темнели. Село еще спало, только у одного плетня, отвернувшись, сосредоточенно стоял бессонный дед в нижнем белье. Увидев посторонних, дед стыдливо поддернул кальсоны, мелкой рысцой затрусил в избу. Словно посмеявшись над ним, во дворе коротко и звонко кукарекнул петух.

Меженцев свернул в проулок. Здесь, обрезанные узкой полосой дороги, начинались сады, сбегающие вниз, к речке. Минута — и по короткому кивку Чугаева, разомкнувшись, группа исчезла в густой влажной зелени.

Антон шел посредине, держа на длинном поводке Пика. Овчарка бежала спокойно, озабоченная, кажется, только тем, чтобы в уши не попала роса, — каждый раз, ныряя меж мокрых кустов смородины, Пик плотно прижимал уши, встряхивая головой. Слева, бесшумно раздвигая гибкие ветви, шел Чугаев, по еле колеблющимся кустам наблюдавший за движением группы.

Антон перешагнул через трухлявые жерди, остатки былого забора, шевельнул поводком.