Справа невысокий деревянный бум, двухметровый дощатый барьер, круто прислоненные к стене лестницы. Площадка подметена, снег утоптан множеством лап. Здесь под наблюдением своих проводников, как заправские спортсмены, служебные собаки тренируются.

Пик стремительно вылетел из клетки и, радуясь встрече с хозяином, с размаху вскинул на плечи Антона сильные лапы. Пик, конечно, не знал, что всякие «нежности» со служебной собакой запрещены, что ему предписаны только служебные функции, и смотрел на Антона преданным осмысленным взглядом. «А сахару принес?» — помимо всего спрашивали умные черные глаза.

— Пик, фу! — укоризненно сказал Антон.

Пик мгновенно убрал лапы, сел, ожидая дальнейших указаний.

Касаясь жесткой лоснящейся шерсти, Антон подвел Пика к буму, повелительно выбросил руку.

— Вперед!

Ощупывая когтями холодное скользкое дерево, Пик уверенно поднялся по наклонной, вышел на ровный брус.

— Сидеть!

Пик удобно уселся, поджав задние ноги, готовый, немедленно перебросить тяжесть тела на передние. Но проводник подал другую команду:

— Лежать!

Собака послушно вытянула передние лапы.

Команды следовали одна за другой.

Разбежавшись, Пик взлетел в воздух, повис передними лапами на барьере, уперся задними и перемахнул препятствие.

— Привет, лейтенант! — сказал вошедший в питомник старший инструктор Афанасьев, сухощавый, немолодой человек с сосредоточенным лицом и неулыбчивыми серыми глазами. Впрочем, сейчас на тонких губах старшего лейтенанта блуждала легкая улыбка. Это было так неожиданно, что Антон, поздоровавшись, поинтересовался:

— Андрей Николаевич, случилось что?

— А? Да нет, ничего. — Афанасьев взглянул на Петрова, словно прикидывая, поймет ли он, и опять удивил незнакомой мягкой усмешкой. — Понимаешь, встреча у меня сейчас какая была!.. Работал я проводником с Арсом, до тебя еще, ты его не знаешь. Восемь лет работал. А полтора года назад выбраковали мы его — слышать плохо стал, поизносился. Продали в универмаг. Кража у них там была, вот они собаку и попросили. На ночь оставляют. Слух у него неважный, а нюх — дай бог каждой медалистке! Жалко, конечно, было — привык я к нему, как ни говори. По телефону когда спросишь, как он там, а смотреть — ни разу не посмотрел. Зря это — собаку тревожить, пусть уж к новому скорее привыкает. Долго, говорят, скучала... Ну, вот. А сейчас иду мимо универмага, только это с угла повернул — собачища как на плечи прыгнет и лижет, и лижет! Арс! Тот-то, кто вел его, перепугался: первый раз это у него, чтобы собака к кому то бросилась. Народ смотрит, а я, знаешь, сухарь сухарем вроде, а тут расстроился. Арс, говорю, Арс!..

— Еще бы! — поддакнул Антон. — Вот мой Пик...

— Пик молодой, — перебил Афанасьев, — а это ведь столько времени прошло! Верное, брат, сердце у собаки — друг! Ты про собаку путешественника Седова читал?

— Нет, — смутился Антон.

— Обязательно почитай — полезно знать. Был у него в собачьей упряжке вожак — Фрам, любимец его. Так вот, когда Седова похоронили на острове Рудольфа, Фрам этот остался на могиле хозяина, не пошел со всеми. Представляешь: безлюдный обледенелый берег, могила и рядом собака, сама на смерть осталась. Не каждый человек на такое отважится!..

И, словно устыдившись своей растроганности, будничным, суховатым тоном Афанасьев осведомился:

— Ну, как тут у нас — все в порядке? Андрианыч ушел?

— Насмешил ныне Андрианыч, — улыбаясь, вспомнил Антон.

— Что так?

— Подошел я к питомнику, слышу, кто-то разговаривает. Я еще удивился — рано больно. Приоткрыл дверку, смотрю: ходит старый, прибирает в клетках и командует. Все наши команды усвоил: стоять, лежать, на место, вперед. Даже покрикивает. Командует, да так это серьезно, а собаки — ноль внимания. Ну, старик и рассердился, ворчит, слышу: ходи за вами, ироды, а вы без всякого уважения.

— Петров! — громко крикнули за забором. — К майору!

Чугаев пригласил стоящего навытяжку лейтенанта сесть; секунду-другую его узкие глаза оценивающе а упор разглядывали Антона.

— Так оно... Как настроение?

— Отличное, товарищ майор!

— Дело такое. В Рязановской школе похищен сейф, в нем полторы тысячи — месячная зарплата всех учителей. Поезд через сорок минут. Поедете один, на месте вас ждет капитан Савин — из райотдела. Помогите ему. Задача: найти не только преступника, но и деньги. Размотать их еще не успели — кража произведена ночью. И, судя по тому, что в деревне никто из чужих не ночевал, — местными. Вопросы есть?

— Нет, товарищ майор!

Через два с половиной часа Антон и Пик спрыгнули со скорого поезда на маленькой, выбеленной снегами станции. Здесь их уже ждали. Горбоносый старик в тулупе уверенно подошел к Антону, поздоровался.

— Выходит, паря, за тобой я — по собаке признал. Эх, добрый песик!

Старик пошевелил огромной рукавицей, намереваясь погладить Пика. Тот злобно заворчал.

— Гляди-ка! — поразился старик, предусмотрительно пряча рукавицу за спину. — Всякая живность меня признает, а этот нет! И ученый?

— Ученый, дедушка, — подтвердил Антон. — Год учился.

— Видал! — еще больше удивился старик. — Я полгода в школу ходил, а он год. Песик-то поученее меня, выходит!

Приговаривая таким образом, старик привел Антона к лошади, помог надеть тулуп и, когда Антон и Пик уселись в санки, легко не по годам вспрыгнул на облучок.

Добрый конь взял с места крупной рысью. Через несколько минут маленькая станция исчезла за сугробами. Шел первый час, редкое январское солнце вызолотило снега так, что больно было смотреть.

— Сколько до вашей Рязановки?

— Чего тут — пустяк один, — повернулся старик. — Верст пять не будет, мигом домчим. На машине оно бы, конечно, побыстрее, да куда ей, машине, по такому снегу!

— А есть машины?

— Сказал, паря! А как же? И грузные имеются и легкая одна — все, как положено, не хуже, чем у людей!

— Что ж там у вас произошло?

Старик привязал вожжи к передку и, готовясь к обстоятельному разговору, повернулся.

— Сам, паря, слыхал, наверно: кассу в школе забрали. Сказывают, почти две тысячи, как одна копеечка!

— Ну, и что в народе говорят?

— Да ведь по-разному болтают — кто в лес, кто по дрова.

— А по-вашему?

— Да что тебе до меня? — Старик пытливо посмотрел на Антона. — По-моему, паря, выходит так, что кто-то из своих и взял.

— Это почему же?

— И спрашивать тут нечего! — Седые, заиндевевшие брови старика насупились. — Сам подумай: мужик на такое дело не пойдет. Мужик свою копейку трудно добывает. Оттого он и на чужую не позарится. А больше, выходит, кому? Чужих в деревне нет, ищи, значит, на месте, в школе то есть.

— А кто из школы мог? — допытывался Антон.

— Экой ты, паря, настырный! — добродушно засмеялся старик, показывая беззубые, как у ребенка, десны. — Ты вон какую механизму везешь, — показал он варежкой на Пика, — тебе и козырь в руки!

Старик проверил, не отвязались ли вожжи, и, когда снова повернулся, улыбки на его морщинистом, красном от холода лице как не бывало. Из-под лохматых бровей серые глаза смотрели умно и доброжелательно.

— Это хорошо, паря, что ты с человеком говоришь. А то заявился к нам поутру капитан из района, так мужчина из себя видный, а сразу ошибся. В школе походил, в правлении посидел, а с народом — ни здравствуй, ни прощай. Зря! Он, народ-то, смотришь, и присоветует что, сказать не всегда сумеет, а все подскажет. Ежели ты сам с сердцем, — поймешь.

— Верно, отец! — горячо отозвался Антон.

— То-то и есть, что верно! — подтвердил старик. — Было у меня одно сомнение, пошел я к энтому капитану, а он меня сразу в тычки: гражданин, посторонним здесь делать нечего! Ну, нечего, так нечего, хрен с тобой. Повернулся я да и ушел.

И просто, не ожидая расспросов, старик поделился своими соображениями:

— Я, паря, в деревне каждого знаю, даром что деревня большая. Покажи мне какого голопузого — враз скажу: чей, когда рожден. Любопытно мне, что из человека образуется, по какой он дорожке пойдет. И вот как на духу скажу тебе: чистый у нас народ! Чтоб там какое баловство дурное — это ни-ни! Как себя помню — один только раз кобылу у нас и свели, да и то не свои — цыгане. А я, мало ли, много ли, восьмой десяток расходую... Ну вот, из пришлых-то у нас одни учителя и живут. Люди — дай бог каждому, есть которые чуть ли не с революции живут, этих мы от своих и не делим. Вот ты и скажи: народ они образованный, ласковый, робят наших учат — так неужто кто из мужиков обидит их? Да ни в жизнь!.. Ты, паря, приговорку такую слыхал, что в доброе стадо шелудивая овца иногда забредет?.. Вот, по моему разумению, и у нас такая завелась. Учителем один, руками махать учит, физрук называется. Есть у нас еще один — физик, так тот больно хороший мужик! А этот по корню вроде тоже физик, а цена не та! Живет он у нас второй год, на глазах мельтешит побольше другого, а уважения ему такого нет. С бабами больно нехорош — двух девок попортил, а у самого, слышь, где-то дите имеется, по листу платит. И опять — выпивает сильно. Пить-то, не совру, и у нас пьют. В праздник гуляют так, что земля стонет! Так ведь время знают. А этот — ну, скажи, каждый божий день тепленький!..