Летит же время на реке! Когда друзья хватились двигать назад, солнце ухмылялось уже свысока — где-то возле зенита. Но, правда, лошади зато лоснились рыжими боками, что Орлик, что Косатый, — будто олифой смазанные. Уж и песком, и скребницей, и так — ладошкой, и грязью их для чистоты мазали.

Ясно, что о себе друзья при этом тоже помнили.

А вот тяпки — хоть убей — из головы у обоих выскочили.

Вспомнили о них, когда увидели, что на огороде не один дядька Филипп, а что рядом еще знакомый полушалок. Он у одной бабки Алены такой и есть — полушалок — во всей деревне.

Дядька Филипп не сидел, а работал. Дядька Филипп тяпал землю, а бабка Алена шла следом. Друзья как увидели это, так и обмерли оба… У бабки Алены висел через плечо длинный сыромятный ремень от сбруи. Надо же было ей выволочь эту сыромятину из кладовки, — висела и висела она сто лет… Дядька Филипп кончал уже пятый рядок, и даже цигарки в зубах у него не было.

Никита подбежал к дядьке Филиппу спереди, так, чтобы дядька Филипп оказался между ним и бабкой Аленой.

— Дя Филипп, дай я…

Дядька Филипп даже не взглянул на него.

— Дя Филипп… — отступая, по мере того как двигался вперед дядька Филипп, канючил Никита.

Но лишь на следующем рядке дядька Филипп сказал:

— Чего ж давать… Поменялись, выходит…

— Дя Филипп… Это мы не менялись, ну, запоздали вроде… Дя Филипп…

Дядька Филипп угрюмо закончил шестой рядок и только после этого молча ткнул тяпку Никите, а сам неторопливо пошагал к заждавшимся его Орлику и Косатому. Никита схватил тяпку и торопливо, стараясь не поворачиваться задом к бабке Алене, принялся окучивать куст за кустом.

Бабка Алена молча шла следом, и тонкая сыромятина безрадостно висела на ее плече.

То, что бабка Алена грозилась иногда отправить Никиту на Украину, это, Никита знал, она болтала только. А вот протянуть по голым ногам сыромятиной бабка Алена могла. А штаны, как назло, закатаны. И стараясь все время иметь в поле зрения бабку Алену, Никита, будто переплясывая, мельтешил ногами вокруг каждого куста картошки.

Петька — благо его тяпка оказалась нетронутой — схитрил: начал окучивать с другого конца огорода. И поначалу торопился, а потом успокоился, стал работать ровней.

То ли бабка Алена заметила это, или еще что, но подошла и теперь уже молча пристроилась позади него. Петька тоже не догадался раскатать штаны и попробовал двигаться боком, но окучивать куст надо было со всех сторон и через минуту он уже перенял приплясывающую тактику Никиты.

Бабка Алена стала переходить от одного к другому.

Все это еще бы ничего. И по ногам сыромятиной — тоже терпимо. Но какой-то леший приволок на дорогу, что шла окраинами к Туре, Семку Нефедова, парня вообще никудышного, рыхлого тугодума и закостенелого второгодника. Семка уже на третий год остался во втором классе. Ну, и бог бы с ним, сиди он хоть десять лет в одном классе. Плохо то, что он появился теперь на дороге и, разинув от удивления свой щербатый рот и выпучив голубые с зеленым глаза, долго оторопело глядел на лихорадочно пританцовывающих друзей. Потом исчез. А через десять минут рядом с ним на дороге уже стоял Мишка. Еще через десять минут возле них оказался Колька тетки Татьянин, потом Светка с Димкой и кучерявой Кравченко…

— Чего это вы?.. — неуверенно полюбопытствовал Мишка, когда Никита оказался близко от него, а бабка Алена стояла возле Петьки. Никита метнул один быстрый взгляд в сторону бабки Алены, обронил:

— Да вот… Соревнуемся.

— На что?.. — уточнил настырный Мишка.

— Х-хы… — шевельнул разгоряченными губами Никита, не взглядывая на Мишку. Пот градом катил с его лица, и сохранить выражение невозмутимости было трудно.

— А если я выиграю? — опять неуверенно поинтересовался Мишка. Никита только плечом шевельнул: мол, куда тебе… А на самом деле это бабка Алена снова приближалась к нему, и вдаваться в разговоры нельзя было. Мишка постоял-постоял еще немного, потом азарт болельщика растревожил его, и он пристроился ходить рядом с бабкой Аленой. Он попытался узнать у нее, как лучше: слева направо обегать куст или справа налево. Но бабка Алена таких тонкостей не знала и оставалась бесстрастной, как настоящий судья.

Через час, очумелые от скорости и напряжения, как щенки, мокрые от пота, друзья с трудом распрямили спины.

— Все, бабушка Алена… — ласково заметил Никита, на всякий случай не выпуская из виду сыромятину.

Петька тяжело дышал через сухие губы.

Мишка остановился рядом с ними и, нервничая от сознания того, что не удалось ему участвовать в этом загадочном соревновании, с любопытством ждал объявления итогов.

— А я гляжу, — сказала бабка Алена, — заморятся — не заморятся? Филипп-то, куды ему, — слабее…

— Д-да?.. — зачем-то переспросил Петька.

— Ну! Куды ему, — повторила бабка Алена и, тяжело нагибаясь к лопухам у обочины, добавила: — А я гляжу: заголодают — не заголодают?

Петька поглядел на Никиту. Но Никита глядел мимо — в какую-то одному ему известную точку у синего, в лесах горизонта.

Бабка Алена достала из лопухов узелок с провизией и толстый запотевший в тени чайник с водой.

— Я ж кумекаю: заробятся мужики — надо полдневать… Сальце вот, луку маненько…

— Д-да? — опять некстати переспросил Петька, потом равнодушно заглянул в узелок, первым сердито приложился к чайнику, поперхнулся, отдал чайник Никите, подумал и взял с разостланного платка самый большой кусок сала, еще подумал и взял средний по величине кусок хлеба, потом сел рядом с платком и стал сердито жевать. Усевшись рядом с Петькой и целиком проглатывая дольку прихваченного временем и оттого душистого сала, Мишка полюбопытствовал:

— Ну, кто выиграл?

Никита молча похрустел луковицей на зубах.

— Ты ж не выиграл…

Мишка оглядел их обоих, стараясь угадать, что такое опять осталось тайной для него. Петька ничего не понял в разговоре, но смолчал. Бабка Алена собрала тяпки.

— Мы отнесем, бабушка… — все еще с нотками ласковости в голосе заверил Никита. Но бабка Алена отмахнулась:

— Ладно уж… Чего… Надо и мне поработать…

Семка Нефедов тоже подошел к платку, Колька тетки Татьянин тоже, и все стали закусывать. Только Светка взяла очень маленький кусочек сала и разжевала его без хлеба.

— Как вкусно! Я скажу маме, чтоб сала купила!..

«Тоже мне — невидаль: сало…» — подумал Петька.

Когда на платке не осталось ни крошки, выяснилось, что делать в поле больше нечего, и все разошлись по своим делам: Семка Нефедов с Мишкой — в деревню, Светка с Димкой и Кравченко — на хутор, Петька с Никитой — к Туре.

Сало — салом, а перемирия-то не было еще.

Второе событие произошло у водопада. Петька с Никитой долго лежали на скале у самого обрыва и глядели вниз. Удивительная штука — вода. Кажется, течет она и течет — все время одинаковая. А станешь присматриваться — она меняется в течении все время: то по-одному сверкнет прожилками, то по-другому, и чтобы повторилась — никогда не увидишь.

Они лежали на рагозинском берегу, так как скала здесь была самая высокая. В двух шагах от них дремала сонная от жары тайга. Один только раз неуверенно вскрикнула кукушка и тут же затихла от лени. Хорошо еще, что друзья не успели загадать на жизнь, а то бы с год порыбачил еще — и, пиши, нет тебя…

Водопад гудел торжественно, важно. Клочья пены время от времени взмывали в воздух и, легкие, белые, медленно опускаясь, планировали к берегу.

Друзья переговорили обо всем: о затянувшемся молчании Товарища Председателя Горсовета, о Проне, исчезнувшем, будто провалившемся сквозь землю, с того самого дня, как они видели его у землянки, о Мишке, что продолжал упорно заигрывать с Владькой, о том, что Проня, возможно, давно упредил их глупым своим умом и, возможно, разыскал уже исчезнувший камень, но об этом распространяться не хотелось. Потом на два голоса попробовали спеть грустное-грустное: «Ты не вейся, черный ворон, над моею больной головой…» Но кроме этих слов да еще кроме слов «черный ворон, я не твой…», они оба не знали больше ни строчки про черного ворона, и песня сама собой оборвалась.