— Ой, как страшно! — сказала Кравченко, аккуратно усаживаясь на сено.

Колька, прежде чем сесть, тревожно огляделся: Владька и Мишка должны были присутствовать здесь по уговору.

— Ну, давай, — сказал Колька и тщательно шмурыгнул носом.

— Но ты мне покажешь норку, где суслик? — уточнила Кравченко.

Все-таки уговорил он эту городскую.

— Сказал… — нетерпеливо буркнул Колька.

— И где ягода эта, малина, да? Я люблю малиновое варенье!

Колька уселся рядом с ней и повторил:

— Давай, что ли…

Кравченко зачем-то подергала кучерявой головой.

— Только ты глаза закроешь, ладно? Так всегда делают, я знаю.

Вечно эти девчонки пообещают что-нибудь, а потом одно, другое. И вечно им кажется, что они все знают.

— Ладно… — легко согласился Колька.

— Шесть раз? — переспросила она.

— Что я, считать не умею?

— Ну, целуй, — сказала она, подставляя губы.

— А что ты сама глазеешь? — возмутился Колька, едва раздался звук его первого в жизни поцелуя.

Кравченко удивилась.

— Мне страшно!

— Может, мне тоже страшно, — резонно заметил Колька.

— Ну, смотри и ты, — обиделась она. — Только все это уже совсем не так… — Голос ее дрогнул.

— Вот еще, — сказал Колька. — Не все равно тебе? Уговор дороже денег.

Она рассердилась.

— Не знаю я никаких уговоров! Целуй тогда быстро. И больше я никогда не стану целоваться с тобой. Меня Слава в Челябинске целовал, так все по-другому было. Грубый ты!

— Что я, кутенка, что ли, целую! — в свою очередь возмутился Колька.

Она от злости забыла про страх и зажмурилась.

— На!

Колька сердито чмокнул ее в губы.

— Два! — сказала она. Потом: — Три! Четыре! Фи! Какой ты неуклюжий!

— А откуда ж я уклюжесть-то возьму? — справедливо изумился Колька. — Ты, что ли, уклюжая?

— Какой гадкий! И не буду я больше целоваться с тобой! Совсем не нужно мне твоих ягод! — Она сделала движение, чтобы подняться. — Вовсе ты не мальчишка! У тебя даже штаны с разрезом!

— Я вот щас как тресну! — оскорбился Колька, задетый за живое. И даже размахнулся.

Она отпрянула, испуганная, заплакала и хотела кричать, но когда увидела, что бить он все-таки не собирается, — только уткнулась лицом в ладони и заревела.

Колька присел рядом, верно, полагая, что когда-нибудь да кончатся же эти хныканья.

Хныкать она перестала, но слез не утерла с лица, и в молчании они поцеловались еще раз.

Спускался Колька вторым.

И когда Петька выглянул через щель в крыше, они рядышком шагали по тропинке в сторону сопляковской усадьбы.

Мишка хохотал, держась за живот и перекатываясь по слежалому сену. Владька только улыбался. Никита, похоже, и не заметил развернувшейся перед его глазами сцены. А Петьке почему-то было не смешно.

Владька тоже посмотрел в щель и, убедившись, что влюбленные ушли, начал спускаться.

Мишка, подмигнув, спросил у Петьки:

— Ты бы Светку стал так, а? Я бы за здорово живешь!

Но Петька ни с того ни с сего вдруг так двинул ему под дых, что Мишка отлетел на сено. Отлетел, спружинил, и не успел Никита глазом моргнуть, как точно по такой же траектории, только в обратную сторону, отлетел Петька. Никита прыгнул между ними.

— Вы что?! Я сейчас…

Опять выскочил наверх Владька.

Петька стиснул зубы.

— А-а, — ухмыльнулся Мишка. — Все ясно…

Петька сделал движение в его сторону.

Но тут вмешался Владька:

— Ты что, приходишь на чужой двор со своими законами?! Да? Давай! Если не трус!

Никите пришлось потеснить и этого.

Образовался своеобразный треугольник с тремя возбужденными точками по углам и с одной абсолютно хладнокровной посредине — там, где сходятся биссектрисы.

Мускулы на Петькиных скулах ослабли. По всем правилам, он должен бы сейчас вызвать Владьку на дуэль. Но он зачем-то поднял клочок сена, шаркнул его в ладонях, будто утер их, выронил, сказал: «Ладно…» И, не обращая внимания ни на Мишку, ни на Владьку, подошел к спуску.

Никита не понял его, однако удивляться чему-нибудь не привык и двинулся следом.

Мишка и Владька остались наверху.

А от дома к амбару уже бежала Светка.

— Как не стыдно! Как не стыдно, мальчики! Я не знала, что вы все такие!..

Петька презрительно шевельнул губами, и, чтобы не столкнуться со Светкой, они повернули в противоположную сторону, в поле.

— Ты ничего, что я так это… ну, ушел? — спросил Петька немного погодя.

— Значит, надо, — буркнул Никита.

Петька, окончательно успокаиваясь, вздохнул.

— Ну, ладно…

— Что-нибудь придумаем, — неожиданно пообещал Никита и в растерянности почесал стриженый затылок! «Дела-а!»

Спрятаться было негде.

Забрались в старый, глухой овраг, что начинался неподалеку от бывшей Сопляковки и, доверху поросший шиповником, тянулся к Стерле. Только в самом низу его не было ни травы, ни кустов, а жесткими, сухими комьями выступала красная глина. Весной здесь текли красные ручьи и на красных проталинах голубели первые подснежники.

Они забрались на самое дно оврага, в тесный котлован, так что почти уперлись коленками друг в друга, когда сели.

Кусты шиповника прикрывали их сверху плотной завесой.

Над самым Петькиным ухом равнодушно выкрикивал перепел.

Выдержка не позволила Петьке любопытничать. А Никита, ничего не объясняя, расчистил пяткой ровный квадрат глины под ногами, к Петькиному удивлению, вытащил из кармана найденную в землянке манжету, но не взглянул на нее, а отломил сухую ветку над головой и острым кончиком ветки нарисовал на красноватой почве следующее:

Память у Никиты была отличная.

— Что это? — спросил Никита.

— Знаки Зодиака, — твердо ответил Петька.

Никита поглядел на него с любопытством.

— А что это такое — знаки Зодиака?

— Не знаю, — признался Петька.

Никита вздохнул.

— Я тоже не знаю…

Никита не любил не знать чего-нибудь. На минуту он задумался, как бы еще раз проверяя самого себя. Лицо его сделалось опять напряженным и сосредоточенным.

— Вот камень! — сказал он и ткнул острым концам ветки в кружок на одном из рисунков.

Петька выпрямился, как будто его вдруг осенило. Но поскольку его еще ничто не осенило, неуверенно пошевелил губами и два раза дернул себя за чуб.

Никита не обратил внимания на эти манипуляции.

— А где ж он, этот камень? — спросил Петька.

— В Москве, — просто разъяснил Никита, как если бы сказал: у дядьки косого Андрея на свалке.

Петька недоверчиво скривился было, но потом открыл рот… Потом закрыл его и яростно дернул себя за чуб. Дернул один раз, но больно. Что значило: понял! Его действительно осенило теперь.

Голова у Никиты что погреб: год назад положишь, а вынешь будто свеженькое.

Учительница Валентина Сергеевна рассказывала зимой, на вечере «Урал — земля золотая», о том, чего только нет на Урале… И сказала, что недавно где-то вниз по Туре геологи нашли глыбу черного мрамора. Настолько чистого, что ее даже специальными тягачами уволокли в Москву, чтобы сделать какой-то памятник.

— Вот, — показал Никита. — Это Тура, а это камень. — Лицо его было замкнутым, как всегда в ответственные минуты.

— А это что? — нетерпеливо указал Петька на длинный ряд цифр. Он привстал на корточках, готовый хоть сейчас лететь в Москву на розыски таинственного камня.

Никита, спрямляя линии второго чертежа, вписал в него цифры:

— Или, может быть, цифры надо расставить так, к примеру: