— Руки-то вязать будешь? — хмуро спросила Орна.

— До рассвета еще несколько часов, — успокоил я. — Не собираешься же ты провести их со связанными руками и кляпом во рту? Давай попьем вина или завари травы. Я же еще расскажу тебе о своем нынешнем ремесле. Поверь, сердитая моя дочурка, что наибольшую выгоду от пиратства получают не те, что самолично ходят в море, а лишь те, кто об этом болтает. Придет такой болтун в таверну и давай заливать, как ходил он, дескать, боцманом при славном капитане Хромая Лошадь и какие у них были баталии, и какие несметные сокровища на вот-ну-никак-не-вспомню-каком острове.

Несмотря на нелюбовь ко мне и то, что я фактически силой лишил ее чести, моя семнадцатилетняя падчерица вдруг улыбнулась.

— Вот-вот, — кивнул я. — И расскажет этот болтун не об одном сундуке и даже не о трех, а о целой дюжине. И наполнены эти сундуки золотом самой высокой пробы. Сухопутные крысы, развесив уши, будут слушать, не замечая как путает он реи со швартовыми, а бушприт с компасом, да подливать побольше винца за свой счет. И никогда не признается бедолага, что пропиратствовал неполных два месяца, смывшись в первом же подходящем порту, что вся добыча его составила два десятка медяков и, что в пираты он попал лишь потому, что, надо было где-то прятаться от кредиторов.

— А ты как в пираты попал… папенька? — полюбопытствовала она отхлебывая свежезаваренное питье и, хотя в последнем слове была немалая доля ехидства, сердиться я не стал.

— Кому другому сочинил бы отличную историю, — сказал я. — Сообщил бы, что я незаконнорожденный барон, граф, герцог, а может даже и принц. А что? Намекнул, дескать, если б не судьба злодейка — на королевском троне вы не того, что сейчас видали бы. Тебе же скажу честно, в пираты попал случайно и, хотя в штурме Королевской каторги не последнюю роль сыграл, хотя в шкиперы выбился, но если б мне деньжат побольше, да не жениться спьяну на твоей матушке, выбрал бы другую профессию не задумываясь.

Так в приятной беседе провели мы большую часть ночи.

— Ложись, дочурка, пора, — распорядился я лишь только за окнами посветлело небо.

— Чего ты?! — возмутилась она, когда я вновь навис над ней.

— Послушай, Орна, я легко могу сделать это, после того, как свяжу тебя и заткну рот, но зачем? Почему бы, нам просто не повторить предыдущее, раз уж мы расстаемся навек?

— Если ты не уедешь, я, в точности, сегодня же повешусь, — пригрозила она.

— Я тебе виселицей поклялся, — нетерпеливо напомнил я.

— Мать проснется и застукает нас, — опасливо покосилась на храпящую Лу ее рассудительная дочь и раздвинула согнутые в коленях ноги.

— Мы сделаем все очень быстро, — клятвенно заверил я и не встречая сопротивления приступил к делу.

— Больновато еще, — пожаловалась она. — Это пройдет?

— Пройдет, доченька, — успокоил я, обильно залив семенем ее живот, дабы оставить наиболее явные следы. — Матушке скажешь, что я надругался над тобой раз пять за ночь.

Одевшись, я достал из кармана камзола свой последний золотой и остатки серебряного бруска, подаренного мне капитаном.

— Орна, ты умная, рассудительная девочка, — сказал я вручая ей все. — Не подумай, что это — плата за постель. Тот свинец, что лежит в сундуках у твоей матушки, много не стоит, поэтому возьми вот это и постарайся употребить с пользой для вас обеих. Можешь не бояться, серебро — самое настоящее.

— Знал бы ты, как я тебя ненавижу, папенька, — припрятав ценности в матрасе пробормотала падчерица. — Хотя ты и пытаешься быть таким любезным. Давай, вяжи.

Я скрутил ей руки разодранной ночной сорочкой, привязав их к спинке кровати, и, поцеловав на прощание, заткнул рот кляпом из небольшого платка.

— Мир этому дому, мне же пора уносить ноги, — пробормотал я выходя за порог.

Погода была ветреная, хмурая и я перепугался — а ну, как Свирепая Акула не решится выйти в море? По мере приближения к порту возникло другое опасение — вдруг ватага наша уже отплыла; и я поспешно ускорил шаг.

В порт я уже вбегал, успокоившись лишь тогда, когда собственными глазами увидел все корабли нашей ватаги и, в особенности, «Морскую Кобылку».

— Скоро ли отходим, мой капитан? — запрыгнув на борт сразу же поинтересовался я.

— Ты вовремя, шкипер! — обрадованная Быстрые Глазки наградила меня крепким рукопожатием. — Ждем сигнала с «Милашки».

А ко мне уже спешил Крикун и сияющая от восторга милая Трина. Хоть у нас и было правило насчет общения с женщинами на борту, мой маленький дружок тут же кинулась ко мне с поцелуями. Впрочем, товарищи по пиратскому ремеслу считали ее моей дочерью, так что никто не возмущался. К тому же, Трина была всеобщей любимицей и, как женщину, ее никто не воспринимал.

С поздравлениями ко мне подошло еще несколько человек, знавших о моей скоропалительной женитьбе. Кстати, выяснилось, что супругой обзавелся не я один. Еще несколько пиратов из нашей ватаги, по пьяной лавочке женились и кое-кто так и не смог вернуться на борт.

— А не пропустили мы сигнал? — взад-вперед расхаживая по мостику, я с волнением оглядывал причал — нет ли еще на нем моей заспанной жены в сопровождении толпы стражников.

— Потерпи, Бес, еще немного, — успокаивала Глазки.

Наконец, на «Милашке» взвились флаги и какой же счастливый я был, когда наша «Кобылка» отвалила от берега!

Судно уходило все дальше в море, Крикун и Трина застыли у борта вглядываясь в очертания остающегося все дальше и дальше города, в котором я поклялся никогда больше не побывать, а Быстрые Глазки позвала меня в нашу каюту.

— Поздравляю, Бес, ты выпутался из ужасной ситуации, — с облегчением вздохнула она и я понял, что все это время девица-капитан волновалась не меньше моего.

— Подумаешь, женился, — улыбнулся я. — Со всяким бывает.

— Не скажи, — рассмеялась она. — Ты женился обманом, поскольку наобещал этой женщине груды серебра, которого у тебя нет. За это тебя могли высечь кнутами на базарной площади. А, поскольку ты при обмане клялся, тебе наверняка проткнули бы язык раскаленным гвоздем.

— Да что ты! — ужаснулся я. По мне, так и кнуты — достаточно жестокое наказание.

— Это еще что! Они могли посчитать тебя святотатцем, поскольку, что-то из своего пьяного бреда ты повторял перед статуей Лулаха. А давать ложные клятвы перед статуей бога — самое настоящее святотатство.

— И какая же кара… — я от волнения запнулся, на мгновение представив, что вот, я бы проспал и не попал на борт, — святотатцу?

— Сдирание кожи заживо, — сообщила Глазки, — но ты не волнуйся, все уже позади.

— О, Боги! — взмолился я. — Значит в этом вонючем городишке, только за то, что я спьяну чего-то наболтал и женился, меня могли высечь, проткнуть язык раскаленной железякой, да еще и содрать кожу заживо?

— Нет, — покачала головой моя рыжеволосая спутница. — Перед тем, как содрать кожу, тебе еще отрубили бы руки, ведь из-за подмены серебра свинцом они наверняка посчитали бы тебя фальшивомонетчиком.

Доводилось ли тебе, любезный читатель, когда-нибудь, живя честной, достойной, пусть и не слишком обеспеченной жизнью, вдруг единым махом, волею судеб, разом оборотиться сначала плутом, потом пиратом, а в довершение еще и обманщиком, клятвопреступником, фальшивомонетчиком и святотатцем? Уверен, что нет, ибо такое бывает до крайности редко и, конечно же, не со всеми.

— Глазки, откуда ты так хорошо знаешь местные законы? — полюбопытствовал я, осмыслив наконец все, чем теперь являюсь.

— Специально поинтересовалась. Мой покойный отец всегда говорил, что незнание законов ведет к неприятностям, — ответила она.

— Твой отец тоже был плутом?

— Он был прокурором, — к моему величайшему изумлению ответила рыжеволосая. — Конечно же, как и все служители закона, он был знаком со многими его нарушителями. Некоторым иногда помогал — когда за мзду, когда за сочувствие. Но после его смерти — умер он, едва мне исполнилось семь — лишь плуты помогали моей матушке, а, когда умерла и она, позаботились обо мне с Маленьким Крикуном. Его и прозвали-то так, лишь потому, что он тогда был младенцем и беспрестанно плакал от голода.