— Это уж вы, ксендз, чересчур!.. Это, прошу прощения, сущее свинство!.. Бить стаканы никому не дозволено. Я вас притяну к суду. Мужики, будьте свидетелями!.. У меня имеется разрешение на продажу пива! У меня все по закону… Стаканы бить!.. Это, прошу прощения, свинство!..

Остервенели и подвыпившие парни. Все громче раздавались возмущенные голоса.

— Мы не на ксендзовские деньги пьем!.. Он еще тут будет бутылки бить!.. Пускай присматривает за костелом, а не за кабаком… Богомолок своих исповедует!..

А рыжий парень, Андрюс Пиктупис, отерев рукавом забрызганное лицо, выбрался из толпы и, пошатываясь, пошел на Стрипайтиса. Неизвестно, что бы он сделал, но ксендз первый обхватил его обеими руками, повернул к себе лицом, потащил к двери и выбросил наружу. Парень запнулся за порог, упал навзничь и так ударился головой о камень, что не мог подняться.

Люди переполошились еще пуще. Разом закричало несколько голосов. Вингилас, портной и Скрипочка выбежали из трактира, взяли парня под мышки и втащили, как мешок, в дом.

Васарис стоял, прижавшись к стене, испуганный и удрученный скандальным происшествием. Стрипайтис взял его под руку и повел домой.

— Будут теперь знать, как пивом наливаться и митинговать, — сказал он тоном победителя. — Давно я собирался накрыть их.

— Нет, это уж слишком, — возмутился Васарис. — Подобные приемы борьбы абсолютно недопустимы для ксендза. Ведь ты мог убить человека.

— Жалко, что под руку попался этот идиот, а не учитель или Жодялис. Я бы их и не так разделал.

— Да ты парню, кажется, голову проломил. Ведь прямо о камень ударился. Нет, знаешь, у меня ужасно неспокойно на душе. Уходим, а там, может, человек помирает.

— Ха-ха, — рассмеялся Стрипайтис. — И труслив же ты, Васарис. Где пьяный падает, там черт подушку подкладывает. Такого типа и дубиной не убьешь… Это, братец, и есть жизнь! Всякое приходится испытать. И поссориться, и подраться, и опять помириться. Поживешь — узнаешь… и привыкнешь.

Вечером Юле взволнованно рассказала, что Вингилас всерьез надумал подавать на ксендза Стрипайтиса в суд и переписал свидетелей. Андрюс Пиктупис сильно разбил себе голову, потерял много крови, ничего не говорит, и его увезли домой.

Как ни бодрился и ни успокаивал себя ксендз Стрипайтис, но когда его боевой пыл остыл, он все-таки почувствовал, что эта история может доставить ему много неприятностей.

Не похвалил его за потасовку и настоятель. Подобные дрязги отталкивают прихожан от костела и настоятельской усадьбы. Вместо того, чтобы удержать народ с помощью своей организации под влиянием духовенства, Стрипайтис умножал ряды сторонников прогрессистов.

В тот вечер Васарис долго не мог опомниться от ужасных впечатлений дня. Сцена исповеди рыжего парня, его разбитая голова то и дело вставали перед глазами.

День памяти св. Франциска в Науяполисе служил как бы завершением сезона престольных праздников для обширной округи. Если иной год по причине бездорожья или дурной погоды сюда съезжалось и не очень много народу, то духовенства все равно собиралось столько, сколько нигде нельзя было увидеть. В день Ассизского святителя науяпольский прелат старался созвать как можно больше собратьев, — это было нечто вроде неофициальных съездов духовенства почти всего благочиния. Дом у прелата был большой, сам он отличался хлебосольством и любил гостей. И мало находилось таких ксендзов, как Платунас и Стрипайтис, которые избегали поездки в город на святого Франциска.

Ксендз Васарис собрался пораньше и приехал в Науяполис задолго до обедни. Его обязанностью было помочь исповедывать, и он усердно взялся за дело. Просидел в исповедальне до самого обеда и, только войдя в столовую, встретился с другими гостями и поздоровался с самим хозяином.

Науяпольского прелата Гирвидаса Васарис знал и раньше и во время каникул раза два был у него в гостях в дни престольных праздников. Прелат в свою очередь знал о поэтическом даровании Васариса, читал его стихи и надеялся, что из него выйдет муж, который поддержит престиж и славу духовенства в литовской литературе.

Прелат Гирвидас был человек образованный, широких взглядов, но в то же время упорный защитник чести и интересов своего сословия. Он страстно желал, чтобы духовенство укреплялось на всех жизненных позициях, хотя часто задавал себе критический вопрос: не является ли захват некоторых позиций лишь временным успехом, который в конечном счете может обернуться во вред самому духовенству и церкви? Так же критически смотрел он и на победы духовенства в области экономической жизни. Ксендзы — сельские хозяева, кооператоры, лавочники и руководители земледельческих кружков внушали прелату Гирвидасу большие сомнения. Он видел, что такие ксендзы очень часто теряют чувство меры, доверие окружающих и доброе имя. В конечном счете от этих хозяйственных настоятелей, занимающихся стяжательством, и духовенству и церкви было мало пользы, потому что из них с трудом удавалось вытрясти грош на нужды епархии.

Оттого прелат косо глядел и на скупого, заскорузшего калнинского настоятеля и на викария Стрипайтиса. До ушей прелата уже дошли слухи о его предосудительных действиях. Он предчувствовал, что в Калнинай вот-вот разразится скандал, и заранее сердился. Будет о чем писать прогрессивным газетам!

Теперь прелату интересно было узнать что-нибудь о Калнинай из первоисточника, и он, отозвав Васариса в сторону, к самому окну, принялся расспрашивать:

— Не думай, что это какой-то допрос, — начал он, — и расскажи мне всю правду. Я знаю, что у вас в приходе не все благополучно. Что ж поделаешь. Ты еще молод и ничего не видал, а в жизни еще многое придется испытать. Надо стараться, по крайней мере, чтобы всякие дрязги не выходили за пределы нашего круга, не получали огласки и не пятнали репутации священника. Ну, как там ксендз Стрипайтис со своим кооперативом? Народ доволен?

Васарис еще не забыл семинарского правила — как можно меньше откровенничать с начальством, и на вопросы прелата отвечал очень сдержанно. Ему казалось, что, сказав всю правду, он наябедничает, донесет на своего коллегу.

— Я так мало пробыл в Калнинай, ксендз прелат, что не успел еще познакомиться с людьми и делами прихода, — изворачивался он.

— Заварит еще он кашу со своими кооперативами и «Сохами». Ты туда к ним не суйся. Делай свое дело — и довольно. Есть у тебя талант — развивай его, пиши. Нам нужны даровитые, талантливые ксендзы. Разве это не честь — иметь такого поэта, как Майронис? Что такое по сравнению с ним все эти прогрессивные писателишки и поэтишки! Духовенство завоевало в литературе почетное место, и мы должны удержать его.

Прелат далее увлекся. Он похлопал Васариса по плечу и воскликнул:

— Будь молодчиной, Васарис, — займи место Майрониса! Эх, если бы ты, мошенник, учился получше, я бы тебя в академию устроил!

Между тем многие ксендзы, особенно те, что постарше, незаметно захаживали в кабинет прелата, где был устроен буфет с напитками и закусками. На торжественных обедах водки здесь не подавали, так как среди молодых ксендзов было много убежденных трезвенников, однако тем, кто томился жаждой, разрешалось утолить ее в отдельной комнате и поднять после трудов настроение.

Вообще прелат Гирвидас понимал человеческие слабости и извинял их, но при одном условии: чтобы они не проявлялись за пределами четырех стен, не предавались огласке, не возмущали людей и не унижали звания священника.

— Да, — говаривал он своим ближайшим друзьям, — человек человеком и остается, однако же надо знать, где как держать себя. Среди своих можно позволить и то и сё, но среди чужих ни-ни. Перед людьми слуга церкви должен предстать без единого порока.

Из других источников было известно, что прелат смотрел сквозь пальцы даже на такие слабости собратьев, как, например, чувствительность к прекрасному полу, если это только сохранялось в тайне или прикрывалось благопристойными формами. Рассказывали, что сам прелат охотно посещал одного доктора богословия, у которого собиралась компания веселых родственниц и хороших знакомых. Пирушки заканчивались небольшими оргиями, но возмущаться ими там было некому.