Канун торжества ксендз Васарис провел дома: родители решили, что к первой службе он должен ехать вместе с ними и прямо из дому. Лица их выражали и величайшую озабоченность, и серьезность, и радость, когда все уселись в бричку и старый Васарис, перекрестившись, тронул лошадей. В селе, где был костел, все их поздравляли, показывали на них друг другу и провожали почтительными, полными любопытства взглядами.

У настоятеля собралось уже много гостей — ксендзов и семинаристов. Вскоре прибыл и доктор Бразгис с женой. Ксендз Васарис удивился и почти испугался, увидав, что Люце приехала не в шляпе, а в белой шелковой шали. Она так походила на Незнакомку в соборе! Что за блажь — покрыться шалью?

Смущенный подошел он к ней поздороваться.

— Очень приятно, что вы приехали — и в таком необычном уборе, — сказал он, глядя на платок.

— Это я единственный раз в жизни. Шляпка мне показалась слишком банальной для такого праздника.

— Спасибо, Люце, — сказал он тихо и, спохватившись, что сказал «Люце», почувствовал себя неловко.

За четверть часа до обедни Васарис покинул гостей и пошел в костел читать Praeparatio ad Missam[102]. На костельном дворе было много народа. Богомолки и местные крестьянки хватали его за руки, стараясь поцеловать в ладони, — они знали, что во время посвящения епископ помазал их святым елеем. Васарису стало противно от этих поцелуев. Он покраснел и поспешил войти в костел. В лицо пахнуло душным теплом, запахом вянущих цветов и зелени, когда он отворил дверь ризницы. Эта торжественная атмосфера гнетуще подействовала на него, мужество покидало его. Но пути к отступлению не было, и, опустившись на колени, он стал читать подготовительные молитвы.

Он замечал все, что делалось вокруг. Причетник выдвигал ящики стола, доставал ризы и подризники. Служки шумели за шкафом, спорили из-за красных пелерин и колокольчиков. Хоругвеносцы стучали фонарями и выстраивались вокруг балдахина, а распорядитель бегал взад и вперед и стучал жезлом, устанавливая порядок в костеле, где толкотня становилась все сильнее.

Зазвонили к обедне, и все засуетились, торопясь с последними приготовлениями. В ризнице столпились ксендзы и семинаристы. Все прислуживающие и сослужители надевали стихари. Диакон и иподиакон уже были в далматиках, а ксендз Васарис все еще стоял на коленях. Настоятель тронул его за плечо:

— Ну, ксендз новопосвященный, пожалуйте собираться, пора уж.

Васарис выпрямился, словно отпущенная пружина, вымыл руки и начал собираться. Во время облачения он не прочел ни одной полагающейся молитвы. Волнение и боязнь ошибиться не давали ему как следует сосредоточиться. Вся его надежда была на архидиакона. Архидиаконом на этот раз был каноник Кимша.

Наконец все было готово. Васарис сделал поклон перед распятием и, пропустив вперед весь клир, вышел в костел.

Отворив дверь, Васарис на мгновение поднял глаза и увидел впереди белую шаль и профиль Люце. Она смотрела куда-то вдаль, и ее сходство с Незнакомкой опять пробудило в нем необъяснимую тревогу.

Он опустил глаза, приблизился к ступеньке алтаря, низко склонил голову и начал свое первое богослужение:

— Introibo ad altare dei.[103]

В доме причта Калнинского прихода полным ходом шли ремонтные работы. Спешили приготовить две комнаты для вновь назначенного второго викария, а уж лет с десять, как на этой должности никого здесь не было. Комнаты эти летом не проветривались, не отапливались зимой и долгое время были загромождены ненужной мебелью, какими-то ящиками и старым хламом. Отремонтировать их теперь оказалось делом нелегким. Крыша была худая, и протекавшие потолки местами сгнили, полы провалились, штукатурка осыпалась, окна были выбиты. Везде пахло сыростью и плесенью.

Служанка настоятеля Юле, недурная еще девица лет тридцати пяти, ревностная богомолка, поминутно отрывалась от дела и вертелась возле дома причта. Она прослышала, что приезжает молоденький, только что принявший посвящение ксендз, и по мере возможности заботилась о ремонте и упрашивала мастера все делать получше.

— Какое уж тут будет житье молодому ксендзу, — сказала она как-то, придя набрать щепок.

— Увидишь еще, как игрушечка получится, — похвалился мастер. — Только бы настоятель досок не пожалел. Окна надо делать заново и побольше.

— Замерзнет здесь зимой молодой ксендз, — не переставала жалеть Юле. — Печь никуда не годится. Надо бы изразцовую.

— Э, сойдет и кирпичная. Изразцов настоятель не даст.

— И скупенек наш настоятель…

В это время из сада вышел сам настоятель, и Юле, подобрав в подол охапку щепок, дала стречка.

Настоятель Калнинского прихода ксендз Платунас назначением второго викария был крайне недоволен. В приходе у него было всего лишь около пяти тысяч душ, и он никак не мог взять в толк, на что нужен здесь третий ксендз. В Калнинай не хватает ни дела, ни доходов. Три недели тому назад, получив бумагу о назначении второго викария, он глазам своим не поверил и в тот же день написал в курию письмо, где излагал все обстоятельства и доказывал, что ему вполне достаточно одного викария.

Незамедлительно пришел ответ, а также конфиденциальное послание начальника канцелярии, где было сказано, что назначение в Калнинай второго викария — дело решенное, что приход у них богатый, дом для причта просторный, что за последние годы число священников заметно возросло, а посему, покуда обстоятельства не изменятся, там будут два викария. Кроме того, начальник канцелярии осторожно, но недвусмысленно давал понять, что в его приходе несколько пренебрегают духовными нуждами верующих, поелику настоятель занят своим большим хозяйством, а первый викарий — делами кооператива и других мирских организаций. Следовательно, второй викарий будет весьма полезным помощником в костеле. Последние аргументы окончательно взбесили ксендза Платунаса.

— Ксендз Йонас, — сказал он, когда викарий пришел к ужину, — все-таки нам с вами присылают этого молокососа! Вот письмо от его милости начальника канцелярии. Скандал да и только! Оказывается, мы пользуемся дурной репутацией в курии. Я сельский хозяин, а вы общественный деятель, а нужен-де священник secundum cor dei[104]. Ну, и отыскали апостола. Теперь держись, ксендз Йонас!

Однако викарий, ксендз Йонас, к назначению второго викария отнесся гораздо хладнокровнее. Такие вещи, как содержание, кухня, ремонт, его не касались, а прибытие третьего ксендза сулило немало удобств. Он тотчас сообразил, что проповеди теперь придется говорить только через два воскресенья на третье, ездить к больным он будет несравненно реже, а занятия с детьми катехизисом, лишние исповеди и целый ряд мелких, но нудных дел можно взвалить на «юнца». Поэтому в ответ на нервозные речи настоятеля он шутливо сказал:

— Э нет, ксендз настоятель, мы не сдадимся. Даром хлеб есть он у нас не будет. Свалим на него богомолок и разную черную работу — пусть побарахтается. Нет помощника усерднее, чем новонареченный пресвитер.

— Так-то так, да он, глядишь, самые жирные куски будет себе отхватывать. Знаю я этих новонареченных пресвитеров! А тут еще мне ремонт этот, ремонт! Не поместишь ведь юнца в таком хлеву. Глядь, сто рублей как в трубу вылетят.

Ремонт больше всего и злил настоятеля. Комнаты эти как нельзя лучше подходили для свалки всякого рода хлама. Выбрасывать его не станешь, а девать больше некуда. Сердился он также из-за ненужных, по его мнению, расходов. Сам следил за ходом работ и не находил себе покоя оттого, что каждый раз обнаруживалась новая статья ремонта.

— Ну, господин мастер, когда же конец? Э, да ты, братец, затеял тут дворец строить! — кричал он, увидев вынутые из окон прогнившие рамы. — Я же тебе сказал, что новых рам не нужно. Не мог разве старые подправить? Вам только дай волю, вы всё до основания разрушите, стены ремонтировать вздумаете. Скажите на милость…