— Отпустить домой!

Когда за девушкой закрывалась дверь, она услышала злобный голос Грабчика:

— Нам, красавица, придется еще увидеться!

Наташа смутно помнила потом, как шла по длинному коридору мимо застывших часовых, молчаливо пропускавших ее по знаку сопровождавшего офицера.

Очутившись на улице, девушка устало побрела по Богородскому переулку. «Какой он страшный! И фамилия у него страшная... Грабчик», — размышляла она о коменданте города.

На углу улицы ее окликнули.

— Наташа!

Она машинально остановилась, услышав голос Цыганка, спешившего к ней с противоположного тротуара.

— Идем домой! Я тебя с утра разыскиваю. Анна Ефимовна послала... — быстро говорил запыхавшийся парнишка и уцепился за ее руку. Наташа покорно пошла за ним.

— Ты видела дядю Лавра? А Костю? А дедушку?.. Ты что молчишь? Я же все знаю...

— Что ты знаешь, глупыш?

— Они арестованы! Да?

— Да, Цыганок...

И Наташа рассказала о встрече с Грабчиком, об его угрозах; она потрясена всем, что увидела в комендатуре вокзала, во дворе городской тюрьмы, в следственной комиссии: истошнее крики отчаявшихся матерей и сестер арестованных, мольбы о пощаде, грубые насмешки офицеров.

Цыганок слушал, по-взрослому нахмурив белесые брови. За те несколько минут, что Наташа говорила, он словно вырос, стал старше.

— Ну вот, ты знаешь теперь обо всем. К нам могут прийти с обыском. Тебе опасно у нас оставаться...

— Тетя Наташа! — с обидой заговорил парнишка. — Зачем вы так! Никуда я от вас не уйду. Да я... я... — мгновение он колебался. — У вас в доме не осталось мужчин...

Наташа с ласковой улыбкой посмотрела на важно шагавшего Цыганка и крепко пожала ему руку.

— А о Саше я ничего не узнала... — прошептала девушка точно в забытье.

— О Саше? О мичмане?

Наташа, очнувшись, пролепетала:

— Что Саша? Я ничего не сказала о Саше. — И вздохнула.

Остаток пути они прошли молча. Девушка с нежностью думала о своем юном спутнике, который вошел в их семью, стал родным. Со слов Лавра она знала любопытную историю Цыганка.

Весной Лавр проводил облаву на вокзале. Народу — пушкой не пробить! Всю ночь возились, устали до чертиков, но не зря: выловили целую банду спекулянтов. Выстроил их Лавр, собрался вести, слышит — кричит кто-то: «Дяденька, и меня забирай!». Видит, парнишка из толпы пробирается. «Веди, говорит, в милицию! Опостылела мне эта собачья жизнь на вокзале». Лавр прихватил и его. В милиции спекулянтов передал своему помощнику, брату Косте, а сам занялся парнишкой. Уж больно любопытным показался: грязный да измазанный, одни зубы сверкают. Прямо Цыганок! Завел его в кабинет, усадил за стол, дал ржаной ломоть хлеба с маслом.

Наелся парнишка, глядит исподлобья. Ждет, что дальше с ним будут делать. Лавр говорит ему: «Выкладывай без утайки, кто ты и откуда!». А он: «Сирота я — и все тут». — Где ж твои родители?». Цыганок рассказал: матери не помнит, она умерла, когда ему и года не было; вырос с хворым отцом, который работал стрелочником под Москвой. После революции собрали они последнее барахлишко и поехали в Сибирь за хлебом. Больше месяца тащились в товарняках с беженцами, голодали, недосыпали. Отец не выдержал, свалился, сняли его в Кургане. Тут и помер, а Цыганок остался на вокзале, милостыней побирался.

Выслушал Лавр и спрашивает: «Что ж дальше думаешь делать?» — «Зачну, говорит, воровать. Родных никого не осталось, податься некуда». От этих слов у Лавра душу перевернуло. «Пропадет, думает, парнишка ни за грош, ни за копейку. Надо помочь, может, человеком станет».

— Вот что, — сказал он Цыганку, — сейчас тебя поведут в баню, ты уж постарайся отшвабриться хорошенько. Переночуешь в милиции, к утру я что-нибудь придумаю.

А сам тем временем пошел к Пичугину посоветоваться. Решили: оставить беспризорника при милиции, вроде посыльного.

Утром Лавр пришел на работу и первым делом велел привести Цыганка. Глядит, в кабинет входит незнакомый парнишка: вчерашний был черный, а этот белобрысый какой-то. Волосы, как лен, брови словно выцвели, да и глаза вроде сбела. «Ты кого привел? — спрашивает дежурного. — Где же Цыганок?», Парнишка улыбается во все лицо. «Дяденька, да это ж я, Цыганок! Ей-богу... А ежели побелел малость... в бане мылся!». Пригляделся, признал парнишку. «Вот что, говорит, по начальству я доложил, что есть Цыганок, и хоть сменил ты свою масть, но впредь зваться тебе этим именем!».

Вырядил его Лавр в матросскую форму, и стал Цыганок казенные пакеты разносить по городу. Бедовый! Бывало, соберется Лавр на ночную облаву, он ни за что не отстанет. «Нельзя, опасно». А он свое: «Не боюсь!». И по глазам видно: не хвастает парнишка. Стал Цыганок просить у Лавра оружие. «Мировую гидру, говорит, бить буду!», И что же выдумаете, Лавр так в нем уверился, что не выдержал и подарил ему браунинг. Сильно побаивался, что влетит ему от Пичугина, а все же обучил Цыганка владеть оружием. А Саша Громов преподал мальчику морскую науку — разговаривать сигналами.

Так и прижился Цыганок в семье Аргентовских.

— ...Я все корабельные сигналы знаю! — словно угадав мысли Наташи, сказал Цыганок, стараясь шагать в ногу с девушкой. И у Наташи дрогнуло сердце: где сейчас молодой мичман Саша Громов? Жив ли, помнит ли о их встрече?

— А как, Цыганок, просигналить одно только слово, скажи?

— Какое слово?

— «Отзовись!» — прошептала девушка.

Цыганок не понял, но нарушить молчание вопросом не решился. Вышагивая бок о бок с девушкой, он то и дело заглядывал ей в глаза. В них стояла глубокая, нескончаемая печаль.

С отрядом менщиковских партизан Пичугин расстался на повороте к лесной деревне Белый Яр. Дмитрий условился с Ильей Корюкиным: до тех пор, пока не удастся выяснить обстановку в Кургане и наладить связь с партийным подпольем города, партизанам лучше разъехаться по домам, спрятать оружие и заняться, как и остальным крестьянам, работой в поле, благо подоспела пора сенокоса.

Главное сейчас — собрать силы, обезопасить преданных людей на тот случай, если в Менщиково нагрянет карательный отряд. Спасти партизан может только строжайшая конспирация. У всех в деревне, кто не связан с отрядом, надо создать впечатление, что его больше не существует.

Свернув с Белозерского тракта, Пичугин, чтобы не встретить людей, которые могли бы его узнать, поехал старыми проселочными дорогами. Ему хотелось еще до захода солнца попасть в Моревское, он то и дело пришпоривал коня. Это был обыкновенный крестьянский меринок, добрый на работе, но совсем не приученный ходить под седлом. Пичугину с трудом удалось заставить его идти рысью.

Дмитрий ехал глухой лесной стороной.

Белый Яр... Когда-то дед Пичугина, штабс-капитан, за публичное оскорбление полковника, любившего рукоприкладство, был разжалован в солдаты и сослан в далекий северный городок Туринск. После отбытия ссылки он прибыл на вольное поселение в деревню Белый Яр, что под Курганом. Тут жили выходцы из центральной России, бежавшие от произвола и лихоимства царских чиновников; земледельцы, пришедшие сюда три столетия назад из-за гор Уральских. Сюда шли люди вольные, смелые. Надрывая силы, пришельцы корявыми сохами поднимали матушку-степь, обживали лесную глухомань, растили тучную пшеницу, разводили скот. Богатеи гоняли из Казахстана табуны лошадей и стада коров, строили салотопенные заводы и мельницы, открывали кабаки. А беднота разорялась. Горек был подневольный труд, соленый пот разъедал домотканные рубахи, с рук не сходили кровавые мозоли.

Такой участи не избежал и дед Пичугина. А тут нежданно-негаданно подоспела еще новая беда: подросли четыре сына, их надо было отдавать в солдаты. Кто-кто, а Пичугин знал, что такое царская солдатчина. Так и этак пораскинул умом старик и решил: надо уезжать подальше от большого торгового тракта.

Он облюбовал маленький выселок Моревское, население которого в то время ни в каких списках земства еще не числилось. Мало находилось охотников селиться в этом «гнилом месте»: болото, солонцы да два озера, одно из которых было соленое, окружали деревеньку. Но у Пичугина выбора не было: спасая сыновей от рекрутчины, он перевез в Моревское свой скудный домашний скарб.