Зима восемнадцатого года в Кургане была «сиротской»: снега выпало мало, сильные ветры оголили степь за Тоболом. Стояли на редкость ясные, слегка морозные дни, и, что было уж совсем на удивление, под новый год прошли дожди.

В мягком воздухе повеяло далекой весной.

Но старики стояли на своем: сибирская зима еще себя покажет! И не ошиблись: в конце января погода круто переменилась; погнало колючую поземку, потом ударили крепкие морозы, в поле забесновалась метель. На улицах намело сугробы вровень с крышами приземистых деревянных домишек. Закутанные мохнатым кружевом, замерли у сельского большака скованные стужей березы.

Отпустило только в апреле.

Оттепель наступила дружная: за неделю согнало снег, вскрылся Тобол, пришла большая вешняя вода. Над степью — щедрое солнце и ласковый ветер. Бурно, словно торопясь наверстать упущенное, пробуждалась природа. В лесах и овражках лежал посеревший ноздреватый снег, а на южных склонах холмов уже пробивалась робкая нежная зелень.

В город вошла весна — первая мирная весна молодой Советской Республики.

Но в эту благодатную пору тревожно жил Курган. Достоверно еще ничего не было известно, а по городу уже ползли слухи о готовящемся контрреволюционном заговоре.

Внешне все выглядело спокойно: каждое утро рабочие шумными толпами шли на свои заводы; в положенный час открывались массивные двери городского банка; в красивом особняке, где прежде помещалось Дворянское собрание, ныне был Народный дом, в котором проходили собрания членов профессиональных союзов; спешили письмоносцы, разносившие газету «Известия Курганского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Дотемна толпились взрослые и дети у маленьких кинотеатров «Прогресс» и «Лира».

И все же в этом привычном и будничном неуловимо чувствовалось приближение опасности.

Опасность и в самом деле была близка.

В мае на станцию Курган стали прибывать первые эшелоны военнопленных чехов, которые с согласия советского правительства возвращались через Сибирь к себе на родину. К концу месяца их скопилось несколько тысяч, хорошо вооруженных и обмундированных. Их комендант Грабчик, худой и высокий поручик, установил на станции военный режим, взял под контроль железнодорожный телеграф. Движение поездов дезорганизовалось; вокзал был забит беженцами и мешочниками; сновали спекулянты и какие-то подозрительные личности.

А в самом сердце страны — в Москве — враги готовили заговор против революции.

В апреле в здании французской миссии на секретном совещании белогвардейских генералов, представителей английской и французской миссий и чехословацкого командования был разработан план свержения советской власти. Главная роль отводилась чехословацкому корпусу, продажное командование которого было куплено на деньги иностранной и русской буржуазии. Чехи должны были отторгнуть от России богатейшие запасы хлеба и продовольствия Сибири и Поволжья и обрушиться всей мощью сорокатысячного корпуса на Советы.

Вскоре в Челябинске состоялось второе совещание, на котором был разработан общий план контрреволюционного мятежа. Генерал Гайда и эсер Фомин отправили чехословацким частям и тайным боевым белогвардейским дружинам зашифрованный телеграфный приказ о немедленном выступлении.

Первым пал Челябинск. Спровоцированный англо-французскими империалистами мятеж обманутых чехов начался.

В Кургане еще не было ничего известно. Чехи продолжали свободно ходить по городу, не привлекая к себе особого внимания. Враги лихорадочно готовились нанести предательский удар Совдепу. В советские учреждения пролезали замаскировавшиеся царские офицеры, меньшевики и эсеры; они создавали полулегальные белогвардейские организации, наподобие «Комитета эвакуированных с фронта больных и раненых воинов», вели бешеную антисоветскую агитацию, распускали ложные слухи, пытались нарушить работу железной дороги и промышленных предприятий.

В Совдеп стали поступать жалобы деповских рабочих на грубый произвол Грабчика: незаконные аресты и обыски в домах коммунистов и советских работников, изъятие оружия у красногвардейцев-железнодорожников, пьяные дебоши. Поговаривали, что с Грабчиком тайно установили связь доверенные лица купца Балакшина и других курганских богатеев.

Осмелели, начали поднимать голову все, кто был в обиде на новую власть: фабриканты и заводчики, чьи предприятия стали народным достоянием; старые чиновники, лишившиеся теплых местечек; меньшевики и эсеры, ушедшие в подполье; офицеры, перекрасившиеся под фронтовиков.

Стремительно надвигались грозные события...

Совдеп принял ответные меры. По деревням разъехались рабочие агитаторы со специальным воззванием городского комитета партии и Совдепа об организаций боевых крестьянских дружин.

В городе охрану несли бойцы немногочисленного отряда Красной Армии и рабочие-красногвардейцы.

Обстановка складывалась явно не в пользу чехов, и они предложили созвать «мирную конференцию». Совдеп дал согласие.

— С этими русскими надо держать ухо востро! — сдавленным голосом говорил Грабчик сопровождавшим его офицерам Музыке и Манжетному, легко взбегая по крутым ступенькам Народного дома. — Если предъявят ультиматум, придется пойти на кое-какие уступки... Нам надо выиграть еще несколько дней!

При входе офицеров в фойе замерли двадцать солдат-чехов. Грабчик заметно приободрился, но, увидев двигавшихся навстречу ему советских матросов, тут же скис. Матросы, промаршировав мимо, не отдали приветствия. Поручик неуверенно взялся за ручку дубовой двери, ведущей в конференц-зал.

Матросами, несшими охрану в фойе, командовал молодой мичман Саша Громов. Имел он строжайший наказ не вступать в разговоры с охраной чешской делегации, но его беспокойная натура не выдержала. Чехи стояли в строю по команде «смирно», матросы с разрешения мичмана закурили, тихонько переговариваясь.

— Ты рабочий? Крестьянин? — весело подмигнул Громов крайнему в шеренге чеху. Тот вздрогнул, испуганно метнул глазами в сторону своего командира, стоявшего поодаль. — Не понимаешь по-русски? Ни-ни!..

Солдат отрицательно мотнул головой, дружелюбно улыбнулся.

— Товарищ... — чуть внятно произнес он и вдруг замер: к строю приближался прапорщик. Свирепо взглянув на Громова, заговорил на ломаном русском языке:

— Господин русский офицер! Вы нарушаит инструкций...

— Знаю... Да вот только хотел спросить: зачем вы свернули с курса и пришвартовались к чужому берегу? Не пора ли сниматься с якоря?

— Прекратить большевистская агитаций! Я буду жаловаться!

Помрачнев, Громов вытянулся, браво козырнул и круто повернулся к матросам:

— Быть начеку, братишки!

При появлении представителей чешского командования шум стих. Офицеры при полном молчании торопливо прошли в президиум. Председатель Совдепа Зайцев, из рабочих-металлистов Петрограда, сухо поздоровавшись, жестом пригласил чехов занять свободные места. Грабчик, Музыка и Манжетный опустились в кресла, лица их стали непроницаемыми.