Караул у склада несли трое: Евгений Толмачев, Иван и Калистрат Неупокоевы. Заступив на пост перед самой прозой, они ничего не знали о том, что произошло в деревне. Услышав перестрелку, партизаны приготовились к внезапному бою. Им удалось отбить первую атаку вражеской конницы. Метким выстрелом Калистрат наповал сразил одного всадника, Иван Неупокоев ранил другого, остальные, повернув коней, кинулись наутек.

Со стороны поскотины вразнобой затрещали винтовки. Извилистой ломаной линией по степи двигалась конница. Постепенно сближаясь, всадники неслись по направлению склада, охватывая его суживающимся полукольцом.

Укрываясь за складом, партизаны отстреливались. С каждой минутой положение их ухудшалось: теперь конница наседала и спереди и сзади. Надо отступать, но путь к деревне был уже отрезан.

И они решились на отчаянный шаг... Всадники, открыв беглый огонь, стремительно неслись к складу. Оттуда — ни одного выстрела. Прошла минута, другая, партизаны молчали. Тогда вражеская конница ринулась сплошной лавиной. Первые всадники достигли уже склада, как с оглушительным грохотом разорвались гранаты. Кольцо окружения разомкнулось.

Трое смельчаков кинулись было к деревне, но им не удалось скрыться в ближнем проулке: пули сразили Калистрата Неупокоева и Евгения Толмачева, поодаль свалился оглушенный ударом приклада Иван Неупокоев...

Гроза ушла на восток, к Усть-Суерской. Туда же с диким гиканьем ускакала и конница Гришки Кокарева.

В Усть-Суерской события разыгрались еще более трагично. Часть партизан из бывших фронтовиков спозаранку выехала в поле на покос. В селе остались только те, кто нес караульную службу, да небольшая группа молодых парней, которых обучал стрельбе Федор-кузнец.

Стрельбище находилось за околицей, у березовой рощи, где и застигла партизан гроза.

Свинцовое небо фантастично прошивали огненные иглы молний, когда на дороге, проходившей мимо рощицы, показалась вражеская конница. Положение партизан было отчаянным. На стрельбище они вышли только с винтовками, у них не было ни одной гранаты. Самое страшное заключалось в том, что запас патронов, взятых для учебной стрельбы, был на исходе.

— Пробиваться в село!.. Укроемся в церкви! — отдал команду Федор и первым выскочил на опушку рощи.

За ним поодиночке покинули рощу остальные партизаны. Гроза бушевала. Сильный ветер валил партизан с ног. Их настигали всадники, сплеча рубили шашками, а кони подминали тех, кто, поддавшись страху, переставал защищаться.

Федору посчастливилось пробиться в село. Огородами он пробрался в тесный двор школы и, прячась за тополями, стал наблюдать за церковной площадью. Улучив момент, когда та опустела, выскочил из засады. Сквозь шум грозы Федор уловил отдаленные хлопки выстрелов: бой, видимо, переместился на дальнюю околицу. С винтовкой наперевес Федор мгновенно перебежал площадь, благополучно миновал церковь, проскочил к зданию волисполкома.

Он кинулся в конец коридора, где находился кабинет Пичугина. Дверь оказалась закрытой. Прислонив винтовку к стене, великан обеими руками ухватился за массивную медную ручку и с такой силой рванул дверь, что она, сорвавшись с замка, открылась. Федор в изумлении застыл на пороге: на полу валялись груды битого стекла, осколки вышибленной рамы. Кто-то побывал здесь? «Неужели измена? — ошеломила страшная мысль. — Ах, сволочи!».

Опустившись на колени около круглой печи, кузнец рывком отбросил конец половика и, расцарапывая в кровь пальцы, сорвал жестяной лист, прибитый к полу перед поддувалом. В этом месте находился тайник с запасом гранат, о котором в отряде знали лишь немногие. Тайник, к счастью, был цел. Федор торопливо хватал и рассовывал по карманам ребристые грушевидные «лимонки», затем опрометью выскочил на крыльцо, на ходу выхватывая чеку у двух гранат, и оторопело остановился: от церкви прямо на него неслась группа всадников.

«Врете, гады, живым не возьмете!..».

— По-лу-у-ндра-а!.. — гаркнул Федор и, с силой размахнувшись, кинул одну «лимонку» в подскочивших всадников, а вторую бросил себе под ноги. Все смешалось: взрыв гранаты, выстрелы, ржанье коней, истошные крики людей.

Когда дым рассеялся, все, кто уцелел, увидели: рядом с недвижным великаном в предсмертных судорогах корчилось длинное худое тело Гришки Кокарева, вышибленного из седла. Обезумев от боли, главарь разбойничьей шайки слабеющими руками судорожно загребал вместе с комьями грязи вывалившиеся наружу кишки.

...Незадолго до грозы Пичугин верхом отправился на Худяковскую заимку. Дорогу туда он представлял смутно и все же решил ехать один: не хотелось, чтобы раньше времени в отряде узнали о цели его поездки.

Спустившись с косогора, остановил коня у переправы. На солнцепеке грелся старый паромщик. Поздоровавшись, всадник сказал:

— Скоро Петров день, а вы, дедушка, все с зипуном не расстаетесь.

Узнав Пичугина, старик добродушно пробурчал:

— Худое порося и в Петровки зябнет. Ох, года, года... И охота вам, Дмитрий Егорович, по такой жарище трястись верхом да при всей амуниции?

— А пешему и того хуже, — отшутился Пичугин, ловко спрыгивая с седла и поправляя сползшую кобуру. — А насчет амуниции... сам знаешь... дело наше военное, по уставу положено.

Сводя на паром лошадь, старик бормотал:

— Знамо дело, и мы когда-то были служивыми... А ноне время недоброе. Что только делается на белом свете!

Старик лениво тянул канат с явным намерением завязать разговор. Пичугин осторожно выспрашивал у него о заимке Худякова. Медленно двигался рассохшийся паромчик, монотонно текла старческая речь:

— Да кто ж этого кровопийцу не знает!.. Тюленем прозывается, оттого что шибко толст и неповоротлив был... Смотри: от самого этого берега вон до того борка лежали земли Худякова. Бывало, выйдешь за околицу, спросишь: — «Чьи поля?» — «Худякова». — «Чьи луга?» — «Тоже Худякова». — «А клади с хлебом?» — «Опять Худякова». — «А маслозавод?» — «Его же...». Куда ни взгляни, что ни возьми — все это было Худякова. Не только какой-нибудь урядничишка или там попишка — сам господин уездный исправник считал за честь побывать у заимщика. А про мужиков и говорить не приходится. Те чуть ли не за версту сворачивали с дороги перед богачом. Иначе нельзя: нрав у Худякова крутой, ни за что ни про что мог погубить бедного человека... Ну и снимали шапки и кланялись за версту...

Через час Дмитрий подъезжал к Худяковской заимке, затерявшейся в лесной глухомани. Сосны стояли непроглядной зеленой стеной. Чужой человек, проезжая рядом, вряд ли заметит маленький лесной поселок. О человеческом жилье путнику напоминали лишь сизые дымки, что по утрам стлались над бором.

Пичугин въехал на заимку крутой извилистой тропой. На большой поляне, словно трухлявые пни, сиротливо жались друг к другу курные избы. Их нищету и убожество подчеркивали ветхие крыши да узенькие воротца, через которые разве чудом протиснется мало-мальский возок. В конце улочки стоял большой крестовой дом под железной крышей с флюгером на коньке. Во дворе виднелись тесовый навес, саманная кладовая и баня.

Сюда и направил коня Пичугин. Спешившись у закрытых ворот, постучал. Во дворе остервенело залаял цепной пес. Немного выждав, Пичугин попытался открыть калитку, но она оказалась на запоре. Пес задыхался от злобы, а из дома никто не показывался. Пичугин с силой забарабанил в калитку. Пес вдруг смолк, стало слышно, как в доме задребезжал колокольчик. Заглянув из любопытства в щель, Пичугин увидел, что от щеколды калитки через весь двор в форточку кухонного окна протянут шнур. «Ловко придумано. Сигнал...» — догадался он.

— Кто там? — прозвучал откуда-то сверху квакающий голос.

Вскинув голову, Пичугин заметил, как от окна отшатнулось испуганное лицо.

— Откройте ворота!

— А вы откуда? Зачем?

— Из волости! Ну, живо! — крикнул Пичугин.

Форточка захлопнулась. Во дворе послышались осторожные шаги, которые замерли у калитки. Теряя терпение, Пичугин рванул дверку, и она приоткрылась. В узкое пространство просунулась сперва голова, неестественно маленькая, повязанная грязной тряпицей, затем и вся фигура человека. На сухоньких угловатых плечах висело подобие рубахи, рваные штаны могли с одинаковым успехом сойти и за юбку. Лицо было с белесыми, выцветшими бровями, без малейшего намека на усы и бороду.