— Был у меня натурал.
— Ну и?
— Все оʼкей, но у него не встал.
— Да ладно! А ты делала ему ти-ти-ти?
— Делала, бесполезно.
Вот именно, если бы теории хоть как-то соприкасались с реальностью, если бы натуралов возбуждала наша женственность, то ти-ти-ти всегда бы работало, а так срабатывает раз в год по обещанью. Ти-ти-ти состоит в том, что на одной руке я крашу ногти в нежно-розовый цвет или покрываю бесцветным лаком, колечки надеваю — в общем, чтоб получилась нежная холодная ручка а ля юная студентка. Никакая там не трансвеститская лапища, а скромненькая такая девичья лапочка. И натурала нежно так, по-женски за гениталии тереблю, приговаривая:
— У ты какой большой, а я такая маленькая, даже рука дрожит, ну-ка покажи мне своего большого дракона, ти-ти-ти! Я же самая что ни на есть азиатская девочка с раскосыми глазками, прямо из клипа «Макарены». Пи-пи-пи, пипочка у меня мокренькая, птенчик-малютка! Меня зовут Анна Мария! Я — студентка-первокурсница, и сейчас я своей ручоночкой сразу после перелистывания конспектов потрогаю твоего большого слона. Вон какой ты большой, а я какая маленькая. На мне беленькие трусики, хоть уже немножко мокренькие, потому что меня взяли прямо из Манги, я очень-очень Кавайи,[69] категория «teens». Ну и тогда телок по принципу прямого (ах, слишком прямого!) взаимодействия сломя голову устремляется в мужественность, в мужчину, и, чтобы эта женственность не затопила его, не подмочила, не обратила в женщину, он должен нестись на всех парах, спеша доказать, что он мужчина, и тогда как производное от этой гонки у него встанет. Это как Шаполовская в «Коротком фильме о любви» Кеслевского делала ти-ти-ти молодому Олафу Любашенко и говорила: «Я вся мокрая… У тебя такие нежные руки…» — чтобы его этой нежностью и влажностью заразить, чтобы он почувствовал себя мужчиной, убежал в мужественность. Ничего не получится с натуралами, если скрываешь свою теткинскую натуру. Надо сразу вызывающе устремить взгляд на его ширинку, хабалить по-настоящему, потому что он не мужика, а бабу в тебе ищет. И это должно сработать.
Должно.
Тетка с отключенной Идеей[70]
хотела получить всепольскую известность. Разъезжала в поездах. Купила билет выходного дня во время спецакции за пятьдесят злотых. Могла по нему ездить с пятницы до воскресенья по всей стране. Побывала в Кудове, в Устшыках, в Крынице, в Згожельце, и даже — в Олеснице. Сказала:
— Буду ездить до тех пор, пока хоть что-нибудь не поимею!
Везде на стенах туалетов оставляла номер своего мобильника. В поездах и на станциях. Писала: сосу и даю отсосать. Или: Ruf mich аn![71] Но пока рекламная кампания принесла первые результаты, ее номер отключили за неуплату. Позже он достался кому-то другому.
Номерок в гипермаркете
Аллигаторша пошла в гипермаркет, один-единственный раз. Оставила сумочку в ячейке, а номерок потеряла. Возвращается с покупками, ищет, ищет по карманам — нету.
Мир превратился в штрихкод, к которому у Аллигаторши не было считывающего устройства.
— Понимаете какое дело: я потерял номерок, а тут в ячейке моя сумка.
— Вы получше поищите в карманах, в бумажнике… Иначе придется раскошелиться…
— Нету.
Мужик из отдела обслуживания вызывает охрану. Аллигаторша вся уходит в себя, испугалась. Народ стал собираться.
— Нету.
— Ну тогда мы выписываем счет, у нас номерок стоит пятьдесят злотых. Которая сумка ваша?
— Та, что в нижней ячейке, во второй снизу, розовая!
Охранники ставят на прилавок сумку Аллигаторши.
— Извините, это дамская сумка…
— Нет, моя.
— А что в сумке?
— Ключи и носовые платки…
— Извините, ключи и носовые платки — в любой сумке. Может, что-нибудь более характерное?
Аллигаторша молчит, понурила голову, закусывает губу, потому что знает, что там ее принадлежности для макияжа, и дамский гребешок, и зеркальце…
— Зеркальце, — тихо произносит и прячет глаза.
И тогда такой большой, накачанный, в темно-синей форме охранник запускает в сумку свою огромную лапу и вытаскивает столь хорошо знакомые Аллигаторше штучки-дрючки-бздючки. Как будто ее саму прощупывает, в ее интимных местах копошится, как будто под блузкой.
— И все-таки это не ваша, и все-таки это дамская сумочка! Пройдемте со мной. Ладно, хорошо, пусть мужская сумка, мужская… Вор.
Народу все больше, и Аллигаторша сама уже не знает, может, и на самом деле она всю жизнь носила какую-то не свою, чужую сумку?
ИЗ «ДНЕВНИКА»
На скамейке на заставе цыганка (настоящая) сидит с какой-то теткой, подзывает меня и Паулу:
— Читать умеете? — В руке у нее помятый лист формата А4.
— Что там у вас?
Читаем вслух:
Разрешение на продовольственную передачу Любе Гураль, помещенной в следственный изолятор в Зеленой Гуре…
— …Да, да, — переглядываются, понимая, что мы им не врем, потому что Люба наша давно уже в Зеленой Гуре… — Да, да, все верно.
Одна другой в автобусе Любачов-Ярослав о вступлении Польши в Евросоюз:
Сами люди людям такую судьбу и устроили.[72]
Напечатанное на принтере на листе А4 объявление в Ярославе на закрытом вокзальном киоске с печеньем и соками:
ПАРИКМАХЕРШИ ИЗ-ПОД КИНОТЕАТРА «ВЕСТЕРПЛАТТЕ» ПРИНИМАЮТ НА ИОАННА ПАВЛА II ОКОЛО ГЛОБУСА
Полонистки
— Слышь, а давай сыграем: я буду Мышка, а ты Вуглускр.
— Кто?
— Ну ты чё, классика не помнишь:
Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ну и так далее,
Непроглядная темень и тишь,
Лишь лампадки свет под образами
Да тихонько в углу сребет мышь.
— Какого классика?
— А тебе не один хрен?
На вокзале в Элке…
…одна тетка торгует фастфудом, и под потолком у нее подвешен телевизор, по которому она всегда смотрит сериалы. Каждый год я проверяю: на прежнем ли она месте, все так же ли смотрит, сама делает мне кофе, а глаз не спускает с телевизора. Раз смотрю — вся в слезах. Я ей:
— Что? Сериал был?
— Нет, лук резал…
— А я думал, сериал, потому что вы весь в слезах…
— Нет, я только на одном сериале плачу… как его там… «Оборванная связь».
Две, что работают в камере хранения в Илаве:
Одна пришла к другой, стучится:
— Солнышко, впусти меня!
Врач мне:
— Снимайте эти ваши… тряпочки и ложитесь на кушетку.
Патриция и Андя лежат, смотрят на звезды; Патриция:
— Как ты думаешь, есть там другие цивилизации?
— Не знаю…
— А если бы были, как ты думаешь, мы бы что-нибудь с этого поимели?
ФЛОРА РЕСТОРАННАЯ
Ледиз энд джентльмен, перед вами знаменитая на весь мир… Флора Ресторанная! Оркестр, туш!
Флора расскажет нам о Толе, о Санэпидяре и о Писсуарессе с Центрального вокзала. Слушайте внимательно!
Толя
была из Познани, скупердяйка. Жуткая скупердяйка.
— Боже, какой же наша Толя была жадиной! Даже писала в раковину, потому что ей было жаль лишнюю воду спускать! О чем бишь я? А, вот, Толя шесть лет жила с одним поваром, очень даже телковатым, Миреком звали. Она ненормальная и жадная, и ничего удивительного, что он в конце концов ее бросил. Мы как раз с ней тогда договорились, — вздыхает Флора Ресторанная, — договорились съездить в Лидель на распродажу. Уже стоим в очереди в кассу, а я купила супчики «Кнорра», какая-то там курица под пикантным соусом или «сырный пир». Так или иначе, в очереди за нами стояли тоже тетки, молоденькие, с выщипанными бровями, с ирокезами, прямо из дискотеки, а худющие, шеи длинные, жилистые. Может, они думали, я — телок (а надо сказать, что Флора Ресторанная умеет быть мужской, да и видная из себя, этакая Женщина-Телок), и стали ко мне подкатываться:
