Сорвав с головы полуразмотавшуюся чалму, старик закрыл ею облитое слезами лицо и медленно пошел обратно, покачивая головой, как от приступа острой боли.

Площадь сочувственно молчала. Впервые молодежь посмотрела на стариков, обманутых святым пройдохой, не насмешливо, а с сожалением.

— Да, отец, — заговорил депутат после нескольких минут тишины, последовавших за выступлением Карима. — Вы правы. Наша беда в том, что еще многие советские люди верят в религиозные сказки и доверяют разным святошам. А эти чалмоносные проходимцы используют вашу веру в своих грязных целях. Так и получилось у вас в Бустоне.

Я очень сожалею вместе с дядюшкой Каримом, что ему нельзя заново прожить те семьдесят лет, которые у него отравили ядом религии разные святые жулики, вроде Исмаила Сеидхана.

— Но ведь я-то, друзья, приехал сюда, главным образом, не из-за кладбища, которое мешало каналу. С этим вы тут еще до моего приезда разобрались и разобрались правильно. Я приехал, чтобы поздравить вас и обсудить с вами другой, действительно важный вопрос. В вашем районе решено построить мощную гидростанцию. Вот об этом…

Но слова депутата потонули в грохоте оваций. Вся площадь шумно ликовала.

Алексей, стоявший в первом ряду строителей, пришедших на собрание, почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Юноша оглянулся. Это был Тимур Саттаров. Он посмотрел на Алексея сияющими глазами и, стесняясь сам своей взволнованности, сказал:

— А что, хорош мой старик? Из сельских кузнецов — в члены правительства. И, честное слово, член правительства — хоть куда. Вот оно как бывает.

Пан ксендз Поплавский был серьезно обеспокоен. К местечку, где он жил уже более тридцати лет, подходили немцы. Главное, они приближались так быстро, что подумать, прикинуть, рассчитать, наконец, съездить в Варшаву и посоветоваться с ясновельможным паном Хилькевичем, тем самым Хилькевичем, который всегда был в курсе всех событий и считался своим человеком одинаково и в английском и в немецком посольстве, у пана ксендза Поплавского не было никакой возможности.

Правда, пан ксендз и сам был не дурак и умудрен опытом своей более чем пятидесятилетней безгрешной жизни. Три эластичных, чисто выбритых складки, всегда благоухающих не очень резким, в самую меру пахнущим одеколоном, три очень приятных складки под подбородком и такое же число их на затылке очень убедительно говорили о философически безмятежном характере почтенного священнослужителя.

Пан ксендз не опасался за свою персону. О нет, со всякой властью, ниспосланной богом, он поладит. Вот и в ту войну, немецкая армия проходила через местечко, а отдельные немецкие части даже подолгу стояли постоем. Пан ксендз не может пожаловаться. Правда, ему пришлось потесниться и вместо пяти комнат жить только в двух. Ну, что же, война есть война. В остальных трех комнатах его дома тогда жили немецкие офицеры. Пан ксендз не может сказать ничего плохого. Это были культурные, благовоспитанные люди. Они охотно беседовали с паном ксендзом о настроении его паствы. Они даже благосклонно уделяли внимание молодым его прихожанкам. Некоторые белокурые, голубоглазые верующие паненки пользовались особенным расположением господ немецких офицеров. Вспоминая об этих эпизодах, пан ксендз всегда складывал свои руки на не очень большом, но приятно округленном брюшке, и его тонкие, немного синеватые губы начинали легонько вздрагивать от еле заметной улыбки. Но пан ксендз очень редко и только в полном одиночестве предавался этим, хотя и приятным, но все же греховным воспоминаниям. Ведь о доброжелательном отношении господ офицеров немецкой армии к пану ксендзу сейчас никто в местечке уже не помнил.

Ну, одним словом, пан ксендз за себя лично ни капельки не боялся. Недаром святой отец из Рима через своего нунция в Варшаве дал очень точные инструкции всему польскому духовенству. Папа Пий XII — тонкий и очень ловкий политик. Еще в 1933 году он поддержал Гитлера, только что захватившего власть в Германии, и за это фюрер подписал очень выгодный для Ватикана конкордат. В конкордате были точно оговорены все права католического духовенства в тех странах, которые Гитлер уже завоевал или собирался завоевать. Правда, фюрер не привык стеснять себя соблюдением им же подписанных договоров, но с самим папой римским, особенно таким, как Пий XII, Гитлер все же ссориться не захочет. К тому же интересы святой католической церкви в основном совпадают с интересами фашистов. А отдельные не столь уж существенные детали всегда могут быть согласованы и урегулированы. Например, Гитлер люто ненавидит и хочет раздавить Советскую Россию, видя в ней своего непримиримого врага. А это как раз то самое, чего желает Ватикан, и поэтому папа Римский с воодушевлением благословляет фюрера на крестовый поход против безбожной страны социализма. Но для того, чтобы начать воевать с большевиками, немцам надо прочно укрепиться в Польше и уже отсюда начинать действовать. Пан ксендз понимал, для чего немцам нужна Польша. И даже больше того, пан ксендз из неофициальных, но, безусловно, достоверных источников получил сведения, что святой отец в Риме знал о намерении немцев вторгнуться в Польшу за несколько дней до вторжения. Знал и поручил своим представителям в Польше, достопочтенным кардиналам Хленде и Адаму Сапеге, соответствующим образом подготовить подведомственное им духовенство. Пан ксендз не был удивлен таким оборотом дел. Что ж, немцы — это все же Европа, культура и какая культура! Если уж богу и святому отцу угодно покарать Польшу, то пусть лучше будут немецкие фашисты, чем эти безбожники — русские. Да сейчас и в Польше-то развелось немало людей, недовольных порядками, установленными самим господом богом. Эти нечестивцы больше уповают на большевистскую помощь, чем на могущество бога и его наместника на земле. Немцы, конечно, не потерпят этой заразы и выжгут ее огнем и мечом. А поэтому почтенный священнослужитель без колебаний просто вызубрил текст послания папы Пия XII к народам завоеванных Гитлером стран и без устали твердил в своих проповедях, что «враг народа — это ненависть… Следует ненавидеть не грешника, а грех… Любовь к врагу — высший героизм». Так что указания святого отца из Ватикана пан ксендз выполнял добросовестно, и перед немецкими фашистами его совесть была чиста.

Правда, пан ксендз мог бы с уверенностью сказать, что, несмотря на его проповеди, очень многие из его паствы придерживаются как раз противоположных взглядов. Большинство прихожан пана ксендза предпочли бы приход Красной Армии, но нет, пан бог, безусловно, не допустит исполнения желания этих заблудших.

Не боялся пан ксендз и за ценности костела. Во-первых, не такие уж большие там сохранялись ценности. Пан ксендз мог бы, конечно, подробнее объяснить, как вместо тяжелой старинной золотой священной утвари в костеле появилась позолоченная. Правда, позолоченная утварь, как две капли воды, походила на старую золотую, так что подделка была совершенно незаметна. Да и кто решится спрашивать пана ксендза. Благодарение богу, в демократической Польше никто из прихожан не посмеет усомниться в честности священнослужителя.

Нет, пан ксендз не боялся, что фашисты заберут священную утварь. А если даже и заберут — что же, на все воля божья. Может быть, так даже и лучше. Спокойнее. Ведь заберут-то всего лишь позолоченный свинец, а народ будет считать, что немцы забрали золото.

Но было одно, о чем сокрушалось сердце пана ксендза. В самом сокровенном углу его обширного хозяйства хранились слитки, в которые были превращены старинные святыни костела, и несколько ведер хорошего виноградного вина, настоящего Асти. Упоминание о вине может вызвать у читателя превратное представление о личности и достоинствах пана ксендза. И совершенно напрасно. Пан ксендз не был пьяницей. О нет. Но еще в Кане Галилейском, если верить сообщению евангелиста, спаситель, превратив воду в вино, указал этим самым на полезность виноградных вин для умеренных возлияний.