И дамы трепетно, как старые боевые лошади при звуках походной трубы, вздернув шеи над сутулыми плечами, шаркали в парах с партнерами — былые танцы в ритмах четких и настойчивых, как марши. И мужчины и женщины всех возрастов, цепляясь за руки, вовлекали сидящих за столиками людей в свой круг.
Забавной была мысль о том, что когда-то, уже в бытность свою спутницей сановного Гёте, быть может, здесь кружилась так увлекавшаяся танцами маленькая продавщица Христина Вульпиус, отославшая Гёте по его просьбе свои стоптанные в танцах башмачки.
Но вот в оркестре призывно затрубил трубач, и из соседних залов все стеклись сюда, и прихлынула молодежь, прервав твист. И стар и млад, строясь в ряды, упоенно зашагали колонной, предводимые оркестром. Я ушла. В номере, укладываясь спать под музыку, сквозь пол доносившуюся из погребка, я вдруг услышала нашу «Катюшу», вовсю наяриваемую оркестром…
* * *
Под Новый год я получила в Москве письмо от Ганны Сироте: «Возможно, среди всего, что принес Вам прожитый год, всплывет в вашей памяти Веймар — Бухенвальд…»
Старый Веймар и Бухенвальд, величие и позор, мощь духа и зловещее его истребление. Не забыть их. И того, как мы стояли с Ганной Спроте на плацу темного, вечернего, содрогающего лагеря…
Рассказать о Бухенвальде трудно. Трудно отыскать точные, как ветхозаветные заповеди, слова ненависти к насилию, к чудовищному преступлению, слова, апеллирующие к устоям цивилизации, к нравственному закону. Ведь простым поименованием злодеяний, тех, что, казалось, не вместить человеческому разуму, можно невольно вводить немыслимое в обиходный круг.
Но не помнить, не знать обо всем, что было, нельзя. Отделяющая нас от прошлого череда лет сама по себе совсем не гарантия его невозвратности. Всмотрись в истоки трагического прошлого, и увидишь «пещерного медведя национализма» (по выражению Томаса Манна), расчищающего путь к единовластию, к тирании, к военным авантюрам.
«Для борьбы с антигосударственными и антинародными действиями, начало которым положил поджог рейхстага 27 февраля 1933 года, временно отменить гражданские гарантии Веймарской конституции, включая свободу личности…» Это первые шаги фашизма.
Когда страну охватывает расовый психоз, когда попраны все гражданские гарантии и на поверхности жизни — провокация и террор, правители могут столкнуть народ в бездну одичания. Бессилие или равнодушие одних, фанатизм других содействуют произволу. Насилие плодит армии истязателей, садистов.
Бухенвальдский набат — напоминание о том, что злодейство, где бы оно ни окопалось, будет раскрыто и что палачам нет места среди людей.
Пусть же память о мучениках не порастет травой забвения и светлые, человеческие голоса борцов придут к нам из тьмы тюремных камер, чтобы учить нас мужеству и надежде. И среди них голос антифашиста Вольфганга Хайнца, сказавшего перед казнью:
«Я по-прежнему верю в миссию человеческого разума бороться против глупости и освободить человечество от варварства».
* * *
Заканчивая эти записки, я снова, как в дни падения Берлина, сижу над бумагами Гитлера. Они были нами обнаружены тогда, в мае, в его бункере. С тех пор их никто не просматривал.
«Личный документ фюрера» — написано карандашом в левом верхнем углу каждой бумаги.
«Дорогая сестра, — пишет он 13 февраля 1932 года. — С этим письмом я посылаю к тебе своего личного секретаря Гесса», чтобы он раздобыл «через какое-либо компетентное австрийское правительственное учреждение» документ, отводящий от Гитлера обвинение в дезертирстве из австрийской армии.
Вот черновик его письма президенту Гинденбургу. Машинописный текст, правленный рукой Гитлера черными чернилами. Беззастенчивая лесть, изъявление преданности, благоговения перед заслугами Гинденбурга в первую мировую войну. Себя же он на этот раз смиренно называет всего лишь «простым мушкетером».
«В то время, господин генерал-фельдмаршал, на мое счастье, судьба дозволила мне в качестве простого мушкетера принять участие в сражении в строю моих братьев и товарищей…»
А вот другое письмо Гитлера старому Гинденбургу, своему сопернику на выборах президента в марте 1932 года. Здесь, в папке, три черновика этого письма с множеством помарок. Сочинял, правил, вымарывал и снова переписывал. В письме требовательность и лесть, приниженность и угрозы. И приложена схлопоченная ему Гессом справка «компетентнейшего австрийского военного учреждения», что он-де не дезертир.
Он чрезвычайно озабочен тем, что предвыборная агитация в пользу Гинденбурга рисует его, Гитлера, в невыгодном свете перед заграницей.
«Социал-демократическая партия, которая в своем партийном воззвании от 27 февраля, выставляет Вас, господин имперский президент, кандидатом, пишет в своей прокламации следующее:
«Гитлер вместо Гинденбурга — это означает хаос в Германии и во всей Европе… величайшую опасность и кровавый раскол, как в среде собственного народа, так и конфликт с заграницей».
Господин президент, я отклоняю с негодованием попытку вызвать реакцию других государств с помощью подобных методов и ссылок на Ваше имя…
На попытки изобразить перед заграницей являющееся для некоторых неудобным движение германского народа как фактор и причину неспокойствия я буду отныне реагировать сам лично надлежащим образом, в том случае, если этими попытками будут оперировать от Вашего имени и они не будут отражены.
Мои разъяснения будут приняты миром к сведению таким же точно образом, как и заявления представителей господствующей сегодня политической системы.
В том же воззвании, в котором Вы, господин президент, выставляетесь социал-демократической партией в качестве ее кандидата, имеется следующее место: «Гитлер вместо Гинденбурга — это означает уничтожение всех гражданских свобод в государстве…» И с помощью этой формулировки, господин президент, пытаются внушить загранице, что Германия располагает какой-то свободной демократической конституцией…»
Он жалуется, что прусский министр внутренних дел назвал его национал-социалистскую партию враждебной государству. Что имперский министр внутренних дел «приписывает депутату рейхстага д-ру Геббельсу слова, не находящиеся в дословном протоколе заседания». И что президент берлинской полиции г-н Гжешинский запретил на некоторое время одну из газет его партии.
«Разве рыцарски дать возможность наложить запрет на мою печать человеку, который сам оскорбил тягчайшим образом честь Вашего соперника по кандидатуре, господин генерал-фельдмаршал? Помимо того что господин Гжешинский в своем публичном, полном оскорблений выступлении выражал свое изумление, что меня еще не выгнали кнутом из Германии, этот господин распространял обо мне клевету, что я якобы был когда-то австрийским дезертиром и в силу этого лишился подданства. Я пересылаю Вам при этом, господин имперский президент, копию выданного по моей просьбе официального удостоверения компетентнейшего австрийского военного учреждения, земского бюро учета областного города Линца…»
* * *
Черновик письма от 16 ноября 1932 года фон Папену, которого Гинденбург, сохранивший свой президентский пост, назначил рейхсканцлером. В левом углу крупно, размашисто чернилами: «Конфиденциально!» Гитлер излагает наглые условия, при которых готов вступить в политические переговоры. В ультимативной форме запугивает фон Папена мерой его ответственности:
«Я соглашусь начать такой письменный обмен мнениями о положении Германии и об устранении наших нужд только в том случае, если Вы, господин рейхсканцлер, будете готовы сначала безусловно принять на себя исключительную ответственность за будущее».
Кокетничает и угрожает, давая понять, что он-то готов принять ее на себя.
И кисло заключает по поводу своей неудачи на президентских выборах:
