Все бумаги, находившиеся в папке, отпечатаны на машинке огромными буквами. Никогда раньше я не встречала такого странного шрифта. Он меня поразил. Как будто смотришь в увеличительное стекло. Для чего это?
Позже я узнала, что это для Гитлера его секретарь Гертруда Юнге перепечатывала все бумаги на специальной машинке. Из соображений престижа Гитлер не желал пользоваться очками.
Вот сообщение иностранного радио о казни Муссолини и его любовницы Клары Петаччи. Карандаш Гитлера подчеркнул слова «Муссолини» и «повешены вниз головой».
На какие мысли натолкнуло его это известие? К какому решению побуждало?
Эти бумаги погружали в историю уже смолкавшей войны. Они могли служить ключом к социально-психологическому портрету вождей и идеологов фашизма.
Мы разыскивали документы. Ознакомившись с ними, я снабжала их аннотациями, и они пересылались дальше — в штаб фронта, куда направлялись также и наши акты, протоколы, вся документация.
* * *
Спустя почти двадцать лет мне удалось снова встретиться в архивах с этими документами, уже пожелтевшими от времени. И то, что я снова их увидела и свою подпись переводчика под многими из них, было для меня потрясением.
Встретились и документы, которые я читала впервые, они не были мне прежде знакомы, так как исходили из соседних армий, а сошлись все вместе в архиве. Все эти документы, порой с описками, с прегрешениями против грамматики, — живая, непосредственная и выразительная часть событий. Все они в сорок пятом залегли в архиве, и с тех пор никто к ним доступа не имел.
В то время, когда я работала над книгой, в западной прессе писали, что смерть Гитлера «осталась тайной… У западных держав не было ее доказательств…» (1964 год).
Я уже раньше писала о том, чему была свидетелем в дни падения Берлина. Но теперь, опираясь на документы, могла подробнее рассказать, как оно было.
Извлеченные из залежей, наслоений лет, документы звучат иногда убедительнее обстоятельных рассуждений, приоткрывают характер и природу явлений, черты ушедшего времени и его действующих лиц.
И я постараюсь привести здесь, в книге, многие из этих документов — они представляют несомненный исторический интерес, а опубликованы до сих пор не были.
Дневник Геббельса
Одна из важных наших находок в те дни — дневник Геббельса. Он был найден в подземелье, там, где находился Геббельс с семьей, — в одном из чемоданов с документами.
Десяток толстых тетрадей разных лет, убористо исписанных с нажимом прямыми, с едва заметным наклоном влево буквами, тесно наседающими одна на другую. Первые тетради дневника относились к 1932 году — еще до прихода фашистов к власти, последняя оканчивалась 8 июля 1941 года.
Мне было крайне досадно, что нет возможности засесть за этот дневник, нелегко поддающийся прочтению. Нужен был многодневный, усидчивый труд. А мы не располагали и минутами — тогда перед нами стояла неотложная задача: установить, что произошло с Гитлером, и найти его. И эти тетради пришлось отправить в штаб фронта.
В последующие годы, вспоминая о тетрадях Геббельса, я опасалась, что они затерялись среди множества других документов, стекавшихся тогда в штаб фронта со всех участков боя.
Но пришло время, когда мне представилась возможность прочитать дневник Геббельса, сохранившийся в архиве.
Вот последняя тетрадь — май, июнь, начало июля 1941 года. Она отражает факты и атмосферу подготовки к нападению на Советский Союз. Раскрывает характер провокаций, методы «маскировок», предпринятых тогда фашистской Германией. Эти страницы имеют определенный исторический смысл, они расширяют наши представления об обстановке, в которой началась война.
Дневник Геббельса — саморазоблачительный документ. Едва ли можно выразительнее, чем он это сделал сам, рассказать о типе политического деятеля, выдвинутого на авансцену фашизмом. Со страниц дневника встает его автор — маньяк и фанфарон, игрок и позер, плоский, злобный карьерист, одна из тех мизерабельных личностей, чьей воле подчинился немецкий народ.
К делу и не к делу Геббельс упорно твердит: «я приказал», «я пресек», «я энергично вмешиваюсь», «я отчитал», «я это предвидел», «я энергично протестую». Он самодовольно рассыпает в дневнике похвалы своим статьям: «Хорошо получилось!», «По стилю будет нетрудно догадаться, кто автор». О сборнике своих военных статей и речей: «Это будет хорошее и эффективное собрание. Вероятное заглавие: «Между вчерашним и завтрашним днем». Какая колоссальная работа впитана этой книгой! За два года напишешь и наговоришь немало». «Моя статья о Крите — блестяща»[15].
В его пропагандистском хозяйстве — без осечек. Когда же его радиопередача потерпела неудачу, пиетет к фюреру — единственный раз! — принесен в жертву тщеславию Геббельса. Он записывает в дневнике: «Я, невиновный, должен быть козлом отпущения…» С этим он не согласен. Это фюрер настаивал на такой подаче материала.
Дневник утилитарен. Его автор не ведает раздумий о жизни, рефлексий. Его духовная жизнь примитивна, лишена модуляций и оттенков. Торжество или уныние, ликование или апатия, восторженное почитание или злобная ненависть.
«…Русские будут сбиты с ног, как до сих пор ни один народ! И большевистский призрак скоро исчезнет!»
И тут же вслед его категорическое, как обычно, суждение об итальянцах, своих партнерах:
«Я думаю, что итальянцы ныне самый ненавистный народ во всей Европе»
(12 июня).
После просмотра фильма о культурной жизни Америки он записывает:
«Безобразие! Это не страна, а пустыня цивилизации. И они хотят принести нам культуру… Впрочем, наша высшая культурная миссия состоит в том, чтобы победить американцев»
(27 мая).
Геббельс предан своему суверену Гитлеру, карабкается изо всех сил, чтобы заслужить его похвалу, одобрение, и копит их в дневнике. В то же время он со злобной ревностью поглядывает на каждого, кто может приблизиться к его господину, оторвать и себе листок от венка. Он старается представить своих соперников в самом невыгодном свете перед лицом истории, к которой, надо думать, апеллирует дневник. В этой тетрадке, охватывающей всего лишь полтора месяца, достается министру иностранных дел Риббентропу, Борману, с которым он позже находит контакт, профсоюзному фюреру Лею. Улетевшему в Англию Гессу: «Борман рассказывает мне о Гессе. Он был суррогатом из мании величия и скудоумия». Поносятся дуче, Антонеску, Павелич, Маннергейм…
Геббельс расчищает площадку для триумфального постамента, на который взойдет фюрер лишь в его сопровождении.
Он мстителен. Признавая «долю правды» за жалобой ОКВ[16] по поводу усилившейся пропаганды СС, плохо влияющей на армию, он тут же в долгу не остается:
«Я жаловался на Браухича. Он тоже слишком настойчиво бьет в собственный барабан».
Дневник Геббельса — в сфере каждодневных дел министра пропаганды третьей империи. В мае — июне 1941 года это сфера подготовки к нападению на Советский Союз, начало войны.
Геббельс — один из немногих посвященных в готовящуюся операцию «Барбаросса» и активный ее участник.
«Дрожу от возбуждения, — записывает он 5 июня. — Не могу дождаться дня, когда разразится шторм».
Первые отголоски подготавливаемого нападения появляются в дневнике 24 мая. Геббельс направляет своего представителя к Розенбергу, которому предназначался пост министра по делам оккупированных восточных территорий, для согласования действий в готовящейся операции.
«Р.[17] должна быть разложена на составные части», «на Востоке нельзя потерпеть существования такого колоссального государства.
…У нас прекрасная погода, но нет времени для отдыха. Вечно звенящий телефон приносит новые и новые известия. Напряженная и возбужденная жизнь. Пожалеешь, когда это кончится.
Небольшая прогулка в лесу. Строится новый норвежский домик. Он будет стоять на весьма идиллическом месте.
Просматривал новые цветные фильмы. В этом деле мы далеко ушли…
Гаральду[18] все время снится Крит. Там на юге все обстоит хорошо».
