Он не выпускал из рук телефонную трубку. Линия все еще не работала. «Послать Богданова», — решил он, но не успел приказать. Метрах в трехстах позади НП он увидел «зис» с пушкой на прицепе. Несколько человек быстро отцепили пушку и поволокли ее по направлению к условному переднему краю.

Ларин выскочил из блиндажика и увидел Новикова, который вместе с другими тащил пушку и что-то кричал. Какую-то долю секунды Ларин не понимал, что здесь происходит; наконец он понял, глубоко и шумно вздохнул. Если бы не присутствие генерала и командира полка, он тоже помог бы орудию Новикова стать на прямую наводку. Но теперь Ларин вместе с генералом и командиром полка лишь смотрел, как Новиков и его бойцы устанавливают орудие. Послышалась команда, и орудие ударило по замаскированному дзоту.

— После стрельбы — командира орудия ко мне, — сказал генерал Ларину. — Красиво сделано, Макеев, а? — обратился он к командиру полка.

— Полагаю, что дзот теперь разбит, — отвечал Макеев спокойно.

Лицо генерала выражало полное удовлетворение. Макеев молча смотрел на расчет, стрелявший прямой наводкой, и его рука отбивала такт на телефонном аппарате. Разжав губы, он крикнул:

— Отстреляли — в укрытие!

— Сейчас центр выровняется, — сказал генерал, — что и требовалось доказать.

Когда Новиков вошел в блиндаж, генерал кивнул ему головой:

— Хорошо стреляли!

— Служу Советскому Союзу, — как-то растерянно проговорил Новиков.

— Что вас заставило принять решение стрелять прямой наводкой? — спросил Макеев.

— Перед боем получил приказ разбить замаскированную батарею противника.

— Дзот, — поправил Макеев.

— Так точно, дзот… С закрытых позиций это не удавалось, — говорил Новиков, словно в чем-то оправдываясь.

— Давно служите? — спросил генерал.

— Я… я еще не служу, — запинаясь, сказал Новиков. Лицо его густо покраснело.

На лице генерала выразилось полное недоумение. Ларин вмешался.

— Извините, товарищ генерал, это оговорка. Младший лейтенант Новиков служит в армии восемь месяцев. Шесть месяцев в школе младших лейтенантов и два месяца в нашем полку. Он хотел сказать, что еще не участвовал в боях.

Генерал покачал головой, но ничего не сказал. Ему было смешно, и Ларин видел, что он едва удерживается от смеха.

— Оговорка, которая заслуживает порицания, — сказал Макеев.

— Нет, нет, — сказал генерал, — то есть да, конечно, заслуживает порицания, но я прошу учесть, что младший лейтенант проявил инициативу в бою.

— Слушаю, товарищ генерал, — сказал командир полка.

«Противник» отступал. Пехота, поддерживаемая огнем полка, наступала стремительно. Ларин тоже шел вперед, иногда припадая к земле, и, соединяясь с командирами батарей, руководил огнем. Связь теперь работала хорошо, но Семушкин все еще не появлялся на НП, и Ларин спросил о нем Богданова.

— «Убит» наш Семушкин, — сказал Богданов. — Такая шляпа! — прибавил он раздраженно. — Шукал, шукал по полю, ну, а тут посредник.

Ларин негромко выругался.

Наконец они достигли рубежа, на котором приказано было закончить учения.

Тяжелый шар солнца снижался, трогая огнем верхушки сосен. Потом закатный огонь по стволам сосен медленно спустился на землю.

Генералу подали машину. Вместе с ним на разбор учений уехал Макеев.

Появилась кухня с обедом. Забренчали котелки. Обедали весело, обмениваясь впечатлениями интересного дня. Но Ларин не принимал участия в общем разговоре.

«Что же плохого случилось?» — спрашивал себя Ларин. «Ничего не случилось, — отвечал ему чей-то спокойный, хорошо натренированный голос. — Твой дивизион отлично стрелял. Там, на исходном рубеже, была, правда, заминка — этот замаскированный дзот не был вовремя разрушен. Но в этом никто, собственно, не виноват. А то, что связь была нарушена, — так ведь Семушкин был условно убит. Новиков потом все выровнял. На то и бой. Здесь не все идет гладко…»

«Почему же, почему же я не чувствую себя счастливым?» — спрашивал себя Ларин.

«Потому что, — отвечал ему другой голос, — потому что ты помнишь свое поведение там, на исходных позициях, и оно тебе очень не нравится. Это поведение, разумеется, не нарушило хода учения, но оно могло все нарушить, потому что, если все люди заняты большим и сложным делом, а один человек любуется собой и смотрит на общее дело как на выгодный для себя фон, он обязательно повредит делу, которое, как ему кажется, он очень любит».

«И этот человек — я!..» — с ужасом подумал Ларин, вспоминая, как он хотел с выгодой для себя показаться генералу.

Глубокой ночью приехал Макеев и сразу же приказал командирам дивизионов и батарей явиться к нему.

— Командующий недоволен нашей дивизией, — сказал Макеев. Морщины на его лице обозначились так резко, что, казалось, еще немного — и они проткнут щеки. — Почему мы остановились на этом рубеже и заняли оборону? Почему не преследуем противника, даем ему время опомниться? Неправильное решение. Боевая задача — гнать противника, добить его. Наступление продолжается. — И он своим мягким, «вежливым» голосом стал отдавать приказания.

Все снова пришло в движение. Но Ларин еще не отходил от Макеева, словно ожидая какого-то лично к нему относящегося приказа.

— Действуйте, Ларин, — сказал Макеев. — Все остальное выкиньте сейчас из головы. Для будущего учтите то, что было сегодня на учениях…

— Товарищ подполковник! — воскликнул Ларин, еще не веря, что командир полка отвечает ему на его мысли.

— Я считаю, — сказал Макеев твердо, — что военный человек должен быть честолюбивым. Но я считаю также, что бывают времена, когда этим можно пренебречь. Мелким честолюбием пренебречь, а от большого отказаться.

Ларин соединился по телефону с командирами батарей и передал приказ командующего. Настроение его снова стало бодрым. В словах Макеева был не только укор, но и прощение. А приказ командующего позволял Ларину действовать, действовать немедленно, этой же ночью, и показать, на что способен дивизион.

— Вам ясно, что надо менять огневые? — спросил Ларин командира первой батареи Воробьева.

— Ясно, товарищ капитан. Докладываю: снарядов не хватает.

— Как это не хватает снарядов? Вот это здорово!..

Но и на других батареях Ларину отвечали то же:

— Мало снарядов…

— Давайте, давайте вперед! Снаряды будут…

Но для того чтобы получить снаряды, требовалось разрешение командира полка. А Ларин никак не мог разыскать Макеева.

Наконец он по телефону соединился с командным пунктом стрелкового полка. Макеев был там.

— Немедленно поезжайте в тыл, лично передайте Хрусталеву, чтобы дал вам снаряды. Не теряйте времени.

Ларин приказал ездовому седлать Баяна, и двух минут не прошло, как он уже скакал в тыл по осеннему безлунному шоссе.

Хрусталев был назначен начальником артснабжения дивизии вскоре после того, как Макеев отстранил его от прежней должности. Как и предполагал Ларин, начальство не согласилось с командиром полка. Обычные доводы — давно служит, опытный офицер, не было взысканий — взяли верх. Хрусталев ездил к начарту дивизии, старому, очень уважаемому военному, до войны преподававшему тактику в артучилище, и от него приехал успокоенный. На следующий день был получен приказ о назначении Хрусталева в артснабжение. Формально это было даже повышение в должности.

За это время Ларин не раз встречался с Хрусталевым в штабе полка. Тот по-прежнему щеголял своей безупречной выправкой и по-прежнему то там, то здесь слышались его циничные шуточки, по-прежнему в разговоре он небрежно переходил с официального «вы» на короткое «ты», но все это было, по мнению Ларина, напускное.

— Что-то с ним происходит, — говорил Ларин. — Замкнулся. Переживает, конечно.

— Переживает-то он переживает, — осторожно соглашался Макарьев, — а вот что́ он переживает, этого мы не знаем. Если он свои старые замыслы осудил, это хорошо. Ну, а если он свою обиду день и ночь с капустой кушает… — и Макарьев неодобрительно покачал головой.